Накануне
По данным РБК, в 2021-м цены на сталь в годовом выражении выросли в два с половиной раза, что стало историческим максимумом. Эксперты объясняли происходящее глобальным восстановлением мировой экономики и влиянием отложенного спроса после пандемии. Вслед за конечным продуктом подорожало сырье: железная руда и ферросплавы – сплавы железа с хромом, кремнием, марганцем, титаном и др. Их добавляют в стали, чтобы придать нужные свойства. Прошлый год принес ЧЭМК 15 866, 998 миллиона прибыли, налоговые выплаты составили 7 175,807 миллиона рублей и, по словам Павла Ходоровского, оказались рекордными.
К началу февраля эффект низкого старта был исчерпан, но сталь потеряла в цене незначительно. В прогнозах на 2022-й перспективы российских металлургов называли позитивными.
После 24 февраля
– Павел Яковлевич, как на ЧЭМК повлияли драматические события в геополитике?
– Сильно, как и на все отечественные предприятия. На внутреннем рынке санкции пока не особенно сказываются, но с первых чисел марта возникли серьезные трудности с экспортно-импортными операциями.
– Сколько вы продаете за рубеж?
– 51–52 %. Я работаю больше тридцати лет. Значительная часть низкоуглеродистого феррохрома – ферросплавов для нержавеющей стали – всегда шла на экспорт. В России производство нержавеющей стали в объемах, что мы выдаем, феррохром не проглатывает. А в марте встал вопрос, чем доставлять его за границу. Основные контейнерные линии, которые массово перевозили не только нас – всю Россию, в одночасье отказали в услугах. Конечно, нашлась замена – транспортная компания, которая относится к РЖД. Но если раньше контейнеры были международные, их заполняли, везли в порт и ставили на корабль, сейчас в основном приходится вскрывать и высыпать материал в судно навалом. И это еще не все. Порты Латвии и Литвы отказались принимать наши суда. Мы перешли в российские, питерские по большей части, искали терминалы, а это потребовало времени. Еще и импорт завис. Из Южной Африки мы ввозили огромное количество марганцевой руды. Такой в России нет, сырье полностью извне. Покупаем 700–800 тысяч тонн в год, это 12–15 кораблей. Они всегда приходили по графику, все было нормально. А тут поставщики не говорят нам ни да, ни нет, не разрывают контракты, просто ставят перед фактом: «Пока не грузим». Мы были в поиске обходных путей, где еще эту руду достать. Благо поставки удалось возобновить.
– Как ее применяют?
– Для марганцевых ферросплавов. Их целиком забирает российский рынок. Марганцовистая сталь – это оборонка, броня. Мы закрывали потребности «ММК», крупнейших Нижнетагильского и Западно-Сибирского меткомбинатов. В стране, конечно, есть и другие производители, но их объемы гораздо меньше наших. Есть производители в Казахстане, до последнего времени они поставляли ферросплавы в Россию, но в небольших количествах. Сейчас испугались санкций и перестали.
– Остальное, из чего вы производите продукт, у вас свое или привозное?
– Давайте говорить так: есть несколько направлений ферросплавов. Кремнистые – это ферросилиций, сырьем для него является кварцит. Гигантское месторождение находится в Кемеровской области. Запасов – на десятки лет вперед. Забыли. Дальше – для производства многих видов металлургической продукции необходима известь, флюс. Нам принадлежит месторождение известняков на севере Свердловской области. Большое, лет на сорок-пятьдесят. Мы его вместе с Серовским заводом ферросплавов купили. Угли, кокс – это Сибирь и Казахстан. По углю ничего не останавливается, он оттуда валом идет. Электроэнергия и природный газ – российские. Теперь хром. Главный рудник у нас на Полярном Урале, в поселке Харп, второй – Сарановское месторождение в Пермском крае. Они тоже не на одно десятилетие. То есть вопрос только с марганцевой рудой – она из-за границы.
– Какие пути решения вы видите?
– Сложно сказать. Почти месяц шел поиск кораблей, портов, готовых с нами взаимодействовать. Главная проблема, третья, – зарубежные банки, которые чинят препятствия в переводе валюты. Мы пытаемся лавировать, уходить от санкционных в другие. Но ситуация меняется каждый день, понимаете? Начался март, пришел первый валютный транш. Швейцарский банк не выплачивал его десять дней, а потом вдруг взял и пропустил. Зачем держал? Что проверял? Почему в итоге пропустил? Непонятно. Второй транш тоже тормозили неделю: дайте те документы, другие… Причем просят не у нас, а у покупателя, хотя раньше ничего не требовали. Это не имеет логических объяснений. Там истерика.
– С кем сложнее сейчас выстраивать отношения – с Европой, Америкой, Азией?
– Со всеми абсолютно. Если хоть где-то встречается слово «Россия», даже не разговаривают. Вопиющее нарушение юридических норм, торговых, принятых правил бизнеса – всего. В отношении не только нас – любых предприятий, тех же «больших» металлургов, сталелитейщиков. Непонятно, что делать дальше. Мы пробуем разные варианты, что-то получается, но остальное – в ступоре. Производство пока не снижаем, на экспорт по подписанным контрактам вывозим.
– С рудниками в Африке тоже трудности? В Габоне добывают марганцевую руду.
– Габон – только место на карте, а владельцами рудника являются европейцы – вот в чем дело. То же самое в Южно-Африканской Республике. В импорте, экспорте, скажем так, распалась связь времен.
– В изменившихся реалиях что ждет запланированные проекты – социальные, экологические?
– Социальные, думаю, выполним. Они не связаны напрямую с поставками заграничных узлов или оборудования. Больше – с вопросом, есть ли прибыль у предприятия. Если завод не остановится и мы найдем решения даже при драконовских мерах, принятых против нас, прибыль будет. Что касается экологических проектов, да, некоторые из них встали именно потому, что предусматривали использование иностранного оборудования. Где-то мы пытаемся перейти на импортозамещение. Недавно как раз состоялась встреча с фирмой, готовой делать аналоги импортных дымососов для газоочистки. На ЧЭМК их ставила фирма «Райц». Договоренностям с нею – кирдык, а строительство газоочистки на «Кузнецких ферросплавах» надо завершать. Но отечественный импортозаменитель есть не во всех случаях, где нам официально отказали.
– К заезженной теме. В каждом интервью вы говорите о перевооружении и работе, которую проделали на ЧЭМК по экологической программе, но челябинцы вам не верят. Сколько было потрачено на модернизацию и за какой срок?
– С 2001 года где-то десять миллиардов.
– За двадцать лет?
– Вы считаете, это маленькая цифра? Мы построили три крупнейшие газоочистки. По ферросплавным цехам больше нечего строить. Все уже построено. Другое дело, еще есть производство электродов для металлургических печей – угольных цилиндров гигантского диаметра. Вот тут по двустороннему соглашению, которое я подписал с губернатором, в 2022–2023 годах газоочистку тоже надо ввести.
– Это то, о чем вы говорили в других интервью? Цитирую: «Осталась только одна труба над электродным цехом…»
– Да. Был контракт с немецкой фирмой «Дюр». Ее сотрудники провели у нас мониторинг, сделали базовый проект, а когда дело дошло до рабочего проекта и самой поставки оборудования, встали в позу, потому что случились события на Украине. Мы, конечно, укладываемся в ПДК и не нарушаем показатели, но выбросы уменьшились бы в разы и по сравнению с разрешенными нормами. Понимаете? Там уникальная технология, а иностранцы выслали официальное письмо – отказ.
– В одном интервью вы связываете дурную (в части экологии) репутацию ЧЭМК с именем экс-губернатора Юревича… На чем вы строите это предположение?
– Он создал стойкое мнение: если где-то какой-то запах – значит, мы. Это вошло в головы раз и навсегда, и избавиться от подобного имиджа, наверное, одного десятилетия не хватит. Молва-то народная продолжается. Вот только реальности она не соответствует совершенно. Недавно в воздухе обнаружили превышение фенолов: ЧЭМК, отвечайте!» Да у нас нет фенолов, нет производства, которое их выбрасывает. Фенольные смолы – это минеральная вата, коксохим. Но идут сюда и требуют: «Объясните! Люди жалуются!» А почему, если мы вообще не имеем к этому отношения? Вот вам и ответ.
– Шлаковые отвалы ЧЭМК – это головная боль или большие возможности?
– Начнем с того, что мы не называем это шлаковыми отвалами, это склад старых сырьевых материалов.
– Их в народе так называют.
– В народе говорят, мы фенол выбрасываем! Смотрите, что касается склада на двадцать миллионов тонн, тут осуществляется масштабная экологическая инвестиционная программа. О чем идет речь? Мы начали переработку. Создали вторичное производство – комплекс, где ценные компоненты извлекают апробированными высокотехнологичными методами. Коммерческий продукт продаем и платим налог с прибыли. Остается инертный щебень, который дробится и доводится до состояния, пригодного для добавки в бетон или строительства дорог. Если раньше отгружали 200–400 тонн в месяц, с середины прошлого года – по пять-семь тысяч тонн. Сначала отдавали за рубль – только увезите. К нам очередь встала, каждый день заезжало море машин. Сейчас накопленные остатки щебня реализованы, мы продаем с текущего производства и уже по другой цене, но проблем со спросом нет. Зимой он был в меньшем масштабе, а начнется лето – все вернется на прежний уровень. Под проект созданы четыреста рабочих мест, инвестированы огромные средства, куплена техника: дробильная, рассевная, транспортная, экскаваторы иностранные. Мы еле-еле успели все получить до начала «этих дел».
– А вы на чем зарабатываете?
– Скажу: за месяц мы извлекли в общей сложности больше тысячи тонн феррохрома, ферросилиция, ферромолибдена. Их плавить не надо – достали, продали, заработали.
– Раньше было невозможно извлечь из-за низкого содержания полезных компонентов?
– Теперь технология другая и оборудование соответствующее: есть для распыления воды в жаркое время или во время ветра, есть специальные ирландские грохоты, которые рассевают безо всякой пыли и сортируют на мелкую, среднюю и крупную фракции. Куплена техника, чтобы вытаскивать и разделять строительный мусор, его много закопано: металлолом, какие-то шпалы, они не имеют вредности. Самое главное, что такая масштабная экологическая программа нами выполняется. Всегда было под большим-большим вопросом – а что со складом делать? Результат окажется следующим: нереализованный щебень мы закатаем, и появится небольшое красивое плато, где станет травка расти. Это дело не одного года, может, двух-трех лет, но там ферросплавов уже не будет.
– Отвалы для вас – все-таки морока или новые возможности?
– Мороки никакой нет. В настоящее время шлаки перерабатывают прямо на заводе по мере выхода из печей. Это раньше, до девяностых, свозили туда вместе с металлом, все давно законсервировано. И это время голова болела об одном: мы помнили, что у нас лежат и ждут ценные компоненты.
– Продолжается ли работа по совместному с Дмитрием Пумпянским заводу? Имею в виду проект по производству нержавеющей стали.
– Ну, его никто не останавливал. В нашем понимании вторая сторона сама немного притормозилась. Возник вопрос: а кто все-таки будет поставлять оборудование? Оно же импортное. Соглашение не расторгнуто, просто некая пауза.
– Я поискала цифры. Согласно отчету Международного форума нержавеющей стали (ISSF), в 2019 году было произведено 52,218 миллиона тонн нержавейки, из них Россия выплавила только 96 тысяч тонн, что составляет всего 0,18 %. Какой будет ваша доля в мировом объеме производства?
– В процентах не знаю, но сейчас Россия производит порядка восьмидесяти тысяч тонн нержавеющей стали в год. Всего. А потребляет примерно четыреста тысяч. Производительность завода, который мы проектируем, – до пятисот тысяч. Причем в плоском листе, который закупался в Финляндии и Китае, а сейчас перестал поступать автомобилестроителям, машиностроителям, трубным компаниям – тем, кто этот лист потребляет.
– Как думаете, на сколько лет назад нас откинет ситуация с Украиной?
– Не знаю, слишком много неизвестных. Сейчас и на вопрос, как долго это продлится и когда начнутся послабления, никто не даст ответ. Даже если закончатся военные действия, санкции не сразу снимут. Крым был в 2014 году? Как ввели восемь лет назад, так они и действуют. А в этот раз навводили столько, что сами запутались, но продолжают и продолжают. Что творится? Это массовое умопомешательство.
– Я хоть и маленький, но все-таки предприниматель. Но у меня, скажем так, глаз дергается.
– У нас тоже. А как не дергаться? Какой по размеру бизнес – неважно. Законы и заботы одни и те же.
– Что случится при самом плохом раскладе? Какие сокращения прогнозируете?
– Не буду даже говорить на эту тему. Не считал и не прикидывал и не хочу прикидывать и считать.
– Переход на две трети?
– Ну, всегда одно и то же: переход на две трети, еще что-то. А дальше? Нельзя этого допускать. Сейчас много мелких предприятий остановилось. Уже людей отправили на улицу, закрыли производства, сидят, лапу сосут. До крупных заводов пока не добралось. Я смотрел на загрузку «больших» металлургов, в апреле она была стопроцентной. Не знаю, куда они дели продукцию. Им же перекрыли Европу, Америку, Японию. Пока только Китай, по-моему, сохранился, но тогда надо разворачивать продукцию на Китай. Туда много продают, но не все. К тому же КНР, Индия, Пакистан, Казахстан официально не поддерживают санкции, но и сотрудничать особо не хотят. По крайней мере, пока идут военные действия.
– Насколько хватит ваших складских запасов?
– Руда есть на полгода, и то в начале марта более ста тысяч тонн лежало в Рижском порту. Вопрос решается, осталось около двадцати. Очень тяжелое время, тяжелейшее. Ни в дефолты, ни в перестройку, когда половина завода стояла, никогда такого не было. Шестой цех производит низкоуглеродистый феррохром, на 98 % работает на экспорт. На какое-то время рассортируем рабочих по другим цехам. Ну, месяц, ну, два – а потом?
– Вы руководите ЧЭМК больше двадцати лет. Дайте совет, как за столь длительный срок, оставаясь на одном месте, не стагнировать?
– Работа, бизнес заставляет крутиться. Какая стагнация, если постоянно то одно, то другое? Вроде все устаканилось, и опять что-нибудь прилетает. Или правительство придумает, или вот – с Украиной завертелось. Ничего здесь постоянного нет. Этот бизнес – вечный бой. ///