Челябинск. Арт-пространство
Он мне не Макар,
или как у нас не сложилось
или как у нас не сложилось
Интервью с Андреем Макаревичем
Макаревич – не человек диалога. Для общения с публикой ему не нужен
проводник. Сотни песен, десятки книг, открытые письма… Он отлично справляется без журналистов. Размышлять на заданную тему не любит. Все вопросы считает дурацкими. И действительно, я прочитала десятки интервью, но не могу сказать, что какое-то из них меня по-настоящему зацепило. В монологе он раскрывается лучше. Тем не менее, я рискнула. Несмотря на свой достаточно большой опыт общения с людьми весьма известными (если не сказать больше), я не была в этом разговоре на высоте. Я растерялась. Не знаю, почему. Никогда не замечала в себе робости и совершенно точно не страдала преклонением перед авторитетами, но Макаревич с первых минут придавил меня резкостью, критичностью в оценке формулировок. Мне казалось, он слышит слова, а не смыслы. Я не стану резать острые углы, пусть будет все, как было.
Результат оценивать вам. В любом случае мне повезло. Я попала на концерт-презентацию дебютной пластинки Yo5 одноименного джазового квинтета. Если кто не знает, это один из проектов Андрея Макаревича, в который кроме него самого (гитара, вокал) вошли Евгений Борец (клавишные), Сергей Хутас (бас), Давид Ткебучава (барабаны) и Тимур Некрасов (духовые). Дело было в Москве. Я сидела в первом ряду «Зеленого театра ВДНХ» на скамейке под открытым небом, а со сцены, построенной на воде, Андрей Макаревич пел свои песни в джазовой обработке. Это был замечательный вечер: теплый; все боялись дождя, но природа оказалась на стороне Маэстро, и даже комары, с наступлением сумерек вышедшие было на тропу войны, зачехлили назад свои жала, поняв, что Yo5 им все равно не перепеть.
проводник. Сотни песен, десятки книг, открытые письма… Он отлично справляется без журналистов. Размышлять на заданную тему не любит. Все вопросы считает дурацкими. И действительно, я прочитала десятки интервью, но не могу сказать, что какое-то из них меня по-настоящему зацепило. В монологе он раскрывается лучше. Тем не менее, я рискнула. Несмотря на свой достаточно большой опыт общения с людьми весьма известными (если не сказать больше), я не была в этом разговоре на высоте. Я растерялась. Не знаю, почему. Никогда не замечала в себе робости и совершенно точно не страдала преклонением перед авторитетами, но Макаревич с первых минут придавил меня резкостью, критичностью в оценке формулировок. Мне казалось, он слышит слова, а не смыслы. Я не стану резать острые углы, пусть будет все, как было.
Результат оценивать вам. В любом случае мне повезло. Я попала на концерт-презентацию дебютной пластинки Yo5 одноименного джазового квинтета. Если кто не знает, это один из проектов Андрея Макаревича, в который кроме него самого (гитара, вокал) вошли Евгений Борец (клавишные), Сергей Хутас (бас), Давид Ткебучава (барабаны) и Тимур Некрасов (духовые). Дело было в Москве. Я сидела в первом ряду «Зеленого театра ВДНХ» на скамейке под открытым небом, а со сцены, построенной на воде, Андрей Макаревич пел свои песни в джазовой обработке. Это был замечательный вечер: теплый; все боялись дождя, но природа оказалась на стороне Маэстро, и даже комары, с наступлением сумерек вышедшие было на тропу войны, зачехлили назад свои жала, поняв, что Yo5 им все равно не перепеть.
— Спустя три года после начала существования, - обратился к публике лидер группы, - мы с командой Yo5 записали альбом и хотим подарить его человечеству. Его можно скачать бесплатно или прослушать на «Яндекс.Музыке», «ВКонтакте», YouTube и других ресурсах. Но поскольку для нас это дело не было бесплатным (мы писали на очень хорошей студии), надеемся, что те, кому этот альбом понравится, пришлют на «Планету.ру» столько, сколько посчитают нужным, в качестве компенсации затрат на запись. Каждая копейка, полученная сверх потраченного, будет передана в благотворительный фонд «Созидание». Надеемся, вы нам верите. Мы вам верим.
Надо сказать, Макаревич в очередной раз поразил меня. До этого я удивлялась, слушая две части альбома «Идиш Джаз», в который вошли незаслуженно забытые еврейские шлягеры первой половины ХХ века. В нем музыкант впервые за всю историю своего профессионального пути всерьез обращается к еврейской музыкальной теме и к языку идиш. Комментируя это журналисту газеты «Коммерсант», он сказал так: «История еврейского народа очень трагична, поэтому она и привлекает к себе большое внимание. Ведь действительно грустно, что язык, с которым связана громадная часть культуры целого народа, исчезает у тебя на глазах. Я помню, что бабушка моя еще говорила на идише, но, полагаю, через пару десятков лет он будет окончательно забыт».
Надо сказать, Макаревич в очередной раз поразил меня. До этого я удивлялась, слушая две части альбома «Идиш Джаз», в который вошли незаслуженно забытые еврейские шлягеры первой половины ХХ века. В нем музыкант впервые за всю историю своего профессионального пути всерьез обращается к еврейской музыкальной теме и к языку идиш. Комментируя это журналисту газеты «Коммерсант», он сказал так: «История еврейского народа очень трагична, поэтому она и привлекает к себе большое внимание. Ведь действительно грустно, что язык, с которым связана громадная часть культуры целого народа, исчезает у тебя на глазах. Я помню, что бабушка моя еще говорила на идише, но, полагаю, через пару десятков лет он будет окончательно забыт».
- Андрей Вадимович, большое вам спасибо за альбом «Идиш Джаз»! Честно говоря, я всегда считала вас больше поэтом, чем музыкантом. Я была неправа?
- Я не знаю, с чего у вас такое мнение сложилось. Если бы я был больше поэт, чем музыкант, наверное, стихов писал больше, чем песен. Но на самом деле все ровно наоборот.
- Прокофьев говорил, что самая существенная сторона музыки – это мелодия. А вот самая существенная сторона стиха какая?
- Вообще это Жданов (советский партийный и государственный деятель – прим.ред.) говорил: «Музыка – то,
что можно напеть». Он имел в виду только часть музыки. Попробуйте напеть Пендерецкого например. Я вас послушаю. Нет никаких существенных частей. Все искусство – это набор сплошных исключений. Ты берешь какую-то великую картину и понимаешь, что бесполезно ее разбирать. Отдельно цветовую гамму, отдельно композицию. Все это по отдельности будет правильно и ничего тебе не объяснит. Пользуясь точно теми же приемами, можно рисовать совершенно бездарное полотно. С песнями то же самое. Это все из области необъясняемого и совершенно неизученного. И слава тебе, Господи.
- Раньше ваши песни были менее прямолинейны, чем сейчас.
- Да ну? Давайте тогда приведем конкретные примеры.
- Я имею в виду ту часть лирики, которую можно назвать гражданской. О политике сего дня.
- Так. Нам будет тяжело. Вы делите песни на гражданские, лирические и песни-шутки? Я не делю. Я делю песни на хорошие и неудачные. Зачем же препарировать то, чем занимаешься? Родил ребенка и начинаешь его резать на части. Что это за глупости, зачем?
- Мне попалось интервью очень интересное, оно 98-го года. Там Градский говорит о том, что в нашей стране петь никто не умеет. При этом почти каждый сам прекрасно об этом знает. «И все равно раздувается, как воздушный шар, и летает до тех пор, пока завязочку не потеряет где-нибудь на границе Польши». Это цитата. Скажите, с тех пор что-нибудь изменилось на ваш
взгляд?
- Мне совершенно не интересно комментировать Градского.
- Но вы согласны с ним?
- Нет конечно. Под умением петь мы понимаем совершенно разные вещи. Он имеет в виду владение академической школой. А Высоцкий умел петь? А Луи Армстронг умел петь? А Утесов? Самые любимые народом певцы во все времена никакого отношения к академической школе не имели. Умение петь – это умение передать свои чувства посредством своего голоса. А владеешь ты академической школой или народной, или выдумал какие-то свои приемы – это твое личное дело. Вопрос только в том, получается это у тебя или нет.
- Я не знаю, с чего у вас такое мнение сложилось. Если бы я был больше поэт, чем музыкант, наверное, стихов писал больше, чем песен. Но на самом деле все ровно наоборот.
- Прокофьев говорил, что самая существенная сторона музыки – это мелодия. А вот самая существенная сторона стиха какая?
- Вообще это Жданов (советский партийный и государственный деятель – прим.ред.) говорил: «Музыка – то,
что можно напеть». Он имел в виду только часть музыки. Попробуйте напеть Пендерецкого например. Я вас послушаю. Нет никаких существенных частей. Все искусство – это набор сплошных исключений. Ты берешь какую-то великую картину и понимаешь, что бесполезно ее разбирать. Отдельно цветовую гамму, отдельно композицию. Все это по отдельности будет правильно и ничего тебе не объяснит. Пользуясь точно теми же приемами, можно рисовать совершенно бездарное полотно. С песнями то же самое. Это все из области необъясняемого и совершенно неизученного. И слава тебе, Господи.
- Раньше ваши песни были менее прямолинейны, чем сейчас.
- Да ну? Давайте тогда приведем конкретные примеры.
- Я имею в виду ту часть лирики, которую можно назвать гражданской. О политике сего дня.
- Так. Нам будет тяжело. Вы делите песни на гражданские, лирические и песни-шутки? Я не делю. Я делю песни на хорошие и неудачные. Зачем же препарировать то, чем занимаешься? Родил ребенка и начинаешь его резать на части. Что это за глупости, зачем?
- Мне попалось интервью очень интересное, оно 98-го года. Там Градский говорит о том, что в нашей стране петь никто не умеет. При этом почти каждый сам прекрасно об этом знает. «И все равно раздувается, как воздушный шар, и летает до тех пор, пока завязочку не потеряет где-нибудь на границе Польши». Это цитата. Скажите, с тех пор что-нибудь изменилось на ваш
взгляд?
- Мне совершенно не интересно комментировать Градского.
- Но вы согласны с ним?
- Нет конечно. Под умением петь мы понимаем совершенно разные вещи. Он имеет в виду владение академической школой. А Высоцкий умел петь? А Луи Армстронг умел петь? А Утесов? Самые любимые народом певцы во все времена никакого отношения к академической школе не имели. Умение петь – это умение передать свои чувства посредством своего голоса. А владеешь ты академической школой или народной, или выдумал какие-то свои приемы – это твое личное дело. Вопрос только в том, получается это у тебя или нет.
Я сидела в первом ряду «Зеленого театра ВДНХ» на скамейке под открытым небом, а со сцены, построенной на воде, Андрей Макаревич пел свои песни в джазовой обработке. Это был замечательный вечер: теплый; все боялись дождя, но природа оказалась на стороне Маэстро, и даже комары, с наступлением сумерек вышедшие было на тропу войны, зачехлили назад свои жала, поняв, что Yo5 им все равно не перепеть
- В 2012 году вы сказали: «Мечтаю научиться лучше играть на гитаре, причем в голове это уже происходит, а пальцы пока не слушаются». Что-то изменилось с тех пор?
- Ну, наверное, двигаюсь немножко. Путь бесконечный впереди.
- Скажите, какой путь проходит поэт? И как он меняет его?
- Каждый проходит свой путь. Вы что думаете, что есть какой-то универсальный путь для поэта? Я не умею разговаривать в такой тональности. Надо быть идиотом, чтобы говорить о себе в таких образах.
- Я прочитала очень много ваших интервью. Почитала и то, что вы писали сами, не в ответ на вопрос…
- Да, я понимаю…
- …а в своих книгах и заметках. Я обратила внимание на такую закономерность: то, что вы пишете сами, очень интересно…
- Спасибо…
- И гораздо менее интересно то, что написано в результате ваших встреч с журналистами.
- Правильно. И вы сейчас хотите сделать еще одно неинтересное интервью.
- Давайте поговорим о вашем отношении к слушателю, о любви к поклоннику, о том, насколько он для вас важен. Потому что в ваших же записках есть очень острые вещи по отношению к ним.
- Поклонники меня всегда пугали немножко, потому что мне гораздо ближе нормальное отношение, может быть, даже критическое, чем какое-то умопомешательство. Мне это не близко. Сам я этим не страдаю. С другой стороны, наверное, для того, чем я занимаюсь на сцене, зритель совершенно необходим. Можно сидя дома картинки рисовать и даже не выставляться. А петь песни, которые ты написал для самого себя, - это занятие несколько странное. Поэтому, конечно, всегда есть желание показать то, что сделал. Это все-таки результат каких-то мыслей, переживаний и работы, в конце концов.
- Знаете, о чем я думала, когда вас читала? Я думала о том, что вам от рождения дано больше, чем многим другим людям. И вы это осознаете. А кому больше дано, с него и спросится соответственно. В связи с этим вопрос: может ли человек, имея другие исходные данные, относиться свысока к тем, кому этого не дано?
- Вообще свысока ни к кому относиться не надо, независимо от количества багажа. Это признак плохого воспитания.
- Но ведь такое отношение сквозит в ваших записках?
- Где вы это нашли?
- Там, где вы пишете о поклонниках.
- Что там написано? Давайте конкретно. Я отвечаю за каждое свое слово. Я никогда не страдал неуважением к людям. Особенно к людям, которым интересно то, что я делаю. Это было бы глупо.
- Вы их очень строго судите.
- Где это написано?
- У меня нет под рукой цитат. Но когда вы рассказываете о том, какая это пытка, когда поклонники хотят оказаться за одним столом, сфотографироваться с вами, вы ставите их ниже себя.
- Так это просто отсутствие нормального воспитания. Это раздражает любого человека. Если к тебе подходит невоспитанный, хамоватый человек, то даже если ему нравится твоя песня, но при этом он не умеет себя вести, тебе это неприятно.
- Просто этот человек не чувствует тонко.
- Если бы он чувствовал, то этого не делал. Просто никто его не воспитал, не научил. А сейчас уже поздно. Это в детстве делается.
- Ну, наверное, двигаюсь немножко. Путь бесконечный впереди.
- Скажите, какой путь проходит поэт? И как он меняет его?
- Каждый проходит свой путь. Вы что думаете, что есть какой-то универсальный путь для поэта? Я не умею разговаривать в такой тональности. Надо быть идиотом, чтобы говорить о себе в таких образах.
- Я прочитала очень много ваших интервью. Почитала и то, что вы писали сами, не в ответ на вопрос…
- Да, я понимаю…
- …а в своих книгах и заметках. Я обратила внимание на такую закономерность: то, что вы пишете сами, очень интересно…
- Спасибо…
- И гораздо менее интересно то, что написано в результате ваших встреч с журналистами.
- Правильно. И вы сейчас хотите сделать еще одно неинтересное интервью.
- Давайте поговорим о вашем отношении к слушателю, о любви к поклоннику, о том, насколько он для вас важен. Потому что в ваших же записках есть очень острые вещи по отношению к ним.
- Поклонники меня всегда пугали немножко, потому что мне гораздо ближе нормальное отношение, может быть, даже критическое, чем какое-то умопомешательство. Мне это не близко. Сам я этим не страдаю. С другой стороны, наверное, для того, чем я занимаюсь на сцене, зритель совершенно необходим. Можно сидя дома картинки рисовать и даже не выставляться. А петь песни, которые ты написал для самого себя, - это занятие несколько странное. Поэтому, конечно, всегда есть желание показать то, что сделал. Это все-таки результат каких-то мыслей, переживаний и работы, в конце концов.
- Знаете, о чем я думала, когда вас читала? Я думала о том, что вам от рождения дано больше, чем многим другим людям. И вы это осознаете. А кому больше дано, с него и спросится соответственно. В связи с этим вопрос: может ли человек, имея другие исходные данные, относиться свысока к тем, кому этого не дано?
- Вообще свысока ни к кому относиться не надо, независимо от количества багажа. Это признак плохого воспитания.
- Но ведь такое отношение сквозит в ваших записках?
- Где вы это нашли?
- Там, где вы пишете о поклонниках.
- Что там написано? Давайте конкретно. Я отвечаю за каждое свое слово. Я никогда не страдал неуважением к людям. Особенно к людям, которым интересно то, что я делаю. Это было бы глупо.
- Вы их очень строго судите.
- Где это написано?
- У меня нет под рукой цитат. Но когда вы рассказываете о том, какая это пытка, когда поклонники хотят оказаться за одним столом, сфотографироваться с вами, вы ставите их ниже себя.
- Так это просто отсутствие нормального воспитания. Это раздражает любого человека. Если к тебе подходит невоспитанный, хамоватый человек, то даже если ему нравится твоя песня, но при этом он не умеет себя вести, тебе это неприятно.
- Просто этот человек не чувствует тонко.
- Если бы он чувствовал, то этого не делал. Просто никто его не воспитал, не научил. А сейчас уже поздно. Это в детстве делается.
- В том интервью Градского, которое я уже цитировала, много слов было о вас сказано. Вы никогда не обижались на него?
- За что мне на него обижаться?
- За какие-то едкие высказывания. Меня удивило, что интервью берут у Градского, а пол-интервью говорят о Макаревиче.
- За что мне на него обижаться?
- За какие-то едкие высказывания. Меня удивило, что интервью берут у Градского, а пол-интервью говорят о Макаревиче.
- Все, что человек говорит о других, – это на его совести. Это его груз, не мой. Ко мне он не имеет никакого отношения. За все хорошее или нехорошее, что сказал, ответственность несет он сам. Я даже не читал.
- Вы до сих пор увлекаетесь кулинарией?
- Я никогда не увлекался кулинарией особенно. Я просто умею делать то, что должен уметь делать любой нормальный мужчина, полноценный, лишенный комплексов.
- А «Смак» на какой почве вырос?
- Мне показалось, что это будет весело, смешно, когда рок-н-ролльный артист показывает на экране, как правильно закусывать, правильно приготовить какие-то вещи, как сделать праздник из пустяка. Это же важно. И вообще вы будете разговаривать с интересными людьми в легкой неофициальной манере. А где это у нас исторически происходит? На кухне. А чтобы руки были заняты, давайте мы еще что-нибудь приготовим. Вот и все.
- А потом в какой-то момент вам это надоело?
- Во-первых, я устал, потому что понял, что начинаю повторяться. Я не драматический артист, не могу кого-то изображать. Если мне интересно, значит, все видят, что мне интересно. Если мне неинтересно, то искусно этот интерес я изобразить не умею. Во-вторых, условия стали меняться. Сначала я мог приглашать, кого хотел. Я делал все, что хочу. И это было захватывающе. Потом выяснилось, что есть артисты этого канала и есть артисты канала другого. Вот этих я звать могу, а этих - нет. А когда выходит какой-то сериал у нас, я должен позвать артиста из этого сериала. А он ни бэ, ни мэ. И мне с ним разговаривать неинтересно.
- А в каком году вы ушли?
- Мы с Ваней вели ровно пополам. Где-то двенадцать с половиной лет я и двенадцать с половиной лет он.
- Вы рады тому, что передача сейчас существует?
- Ее уже нет.
- Серьезно?
- Да. Вы телевизор совсем не смотрите?
- Ну, постольку-поскольку. Вам как автору передачи платили за идею?
- Передача продолжала производиться моей компанией. Просто поменялся ведущий.
- Вчера читала вслух отрывок мужу: «Если говорить о моём отношении к сухому вину сейчас – оно, безусловно, уважительное. Есть блюда, в компанию к которым сухое вино просто рвётся. Начисто лишён снобизма касаемо винтажных французских вин стоимостью от трёхсот долларов и выше, хотя в гостях с удовольствием пью. Восхищаюсь французами, сумевшими задурить голову всему обеспеченному человечеству. Сам же регулярно приобретаю молодые итальянские, австралийские и южноафриканские вина – и поверьте, они у меня не залёживаются». «Наш
человек», - сказал мне муж в ответ на цитату. Вы правда пьете вина Нового света?
- Почему же и нет? Прекрасное «Шардоне» у австралийцев. Очень люблю Италию, Испанию.
- Порекомендуйте что-нибудь.
- У меня нет каких-то любимых напитков. Я к этому отношусь вполне потребительски. Главное, чтобы цена не выходила за пределы разумного. Когда четыре человека сидят вокруг бутылки ценой в 1,5 тысячи долларов, чмокают губами и закатывают глаза… Мне кажется, что удовольствие неадекватно потраченным средствам. Может быть, у меня примитивный вкус.
- Вы рассказываете о том, что у вас был разговор со Славой Полуниным и он говорил, что если в мире существует делание, то на противоположной стороне должно быть всегда неделание. И о том, что мир перекошен в сторону делания. А вы можете привести какие-то примеры из жизни, чтобы я лучше поняла смысл, потому что мой жизненный опыт говорит об обратном.
- Весь буддизм на это направлен. На созерцание, на самосозерцание, на проникновение внутрь себя, на медитацию, на единение с миром через покой. Я, к сожалению, таким счастьем не наделен. Я человек больной. Мне все время надо что-то делать. Если я полдня ничего не предпринимаю, то начинаю сходить с ума. Это очень плохо, кстати. Надо уметь ничего не делать. Надо уметь иногда со вкусом ничего не делать. Я этому не научился.
- Вот вы сейчас про буддизм сказали. Если верить Википедии, вы человек, крещеный в православную веру. А когда вы говорили об отце, о выставке работ, которую провели после его смерти, вы выразили надежду, что он все видел. Неужели вы верите в Бога, в жизнь после смерти?
- Мне бы не хотелось касаться этих тем. Это слишком долго и серьезно.
- Вы самолюбивы?
- А что вы понимаете под самолюбием?
- Вы хотите, чтобы вас любили? Относитесь к этому ревниво? Вас огорчает потеря массовой популярности?
- Нет.
- А имеет ли для вас значение, что многие из тех людей, кто не разделяют ваши взгляды, стали плохо к вам относиться?
- Нет. Мне важны отношения с конкретными людьми, друзьями и подругами.
- У вас нет желания быть для всех хорошим?
- Нет конечно. Зачем? Во-первых, такого все равно не бывает. Начинаешь к кому-то приспосабливаться, потом начинаешь изменять себе. А потом ты теряешься: а к кому именно приспосабливаться-то? Их миллионы, и они все разные. Может быть, лучше они ко мне приспособятся, если я им интересен? Если неинтересен, то пусть идут слушают Пугачеву, например. Тоже вариант.
- А почему вы сейчас вспомнили Пугачеву?
- Случайно. На ее месте может быть кто угодно.
- У вас есть табу в творчестве, в жизни?
- Есть какие-то вещи совсем уже базовые, которые мне в детстве очень хорошо объяснили. Что врать нехорошо, обманывать нехорошо, воровать нехорошо. Вообще это все в заповедях написано.
- Простите за некорректный вопрос. Именно вот эта установка, что врать нехорошо, и стала причиной того, что у вас так много браков?
- Нет.
- Изучая вашу биографию, я обратила внимание, что ваши союзы очень недолговечны.
- Достаточно долговечны. Все-таки не на следующий день мы разбегались. Отношение к вранью тут совсем ни при чем.
- Вы многолюб?
- Нет.
- А вы догадываетесь о том, что нравится в вас женщинам?
- Вообще голова женщины – это такой темный ящик. Ты можешь думать, что догадываешься о чем угодно. Это будет не иметь ровно никакого отношения к тому, что там происходит на самом деле.
- Вы до сих пор увлекаетесь кулинарией?
- Я никогда не увлекался кулинарией особенно. Я просто умею делать то, что должен уметь делать любой нормальный мужчина, полноценный, лишенный комплексов.
- А «Смак» на какой почве вырос?
- Мне показалось, что это будет весело, смешно, когда рок-н-ролльный артист показывает на экране, как правильно закусывать, правильно приготовить какие-то вещи, как сделать праздник из пустяка. Это же важно. И вообще вы будете разговаривать с интересными людьми в легкой неофициальной манере. А где это у нас исторически происходит? На кухне. А чтобы руки были заняты, давайте мы еще что-нибудь приготовим. Вот и все.
- А потом в какой-то момент вам это надоело?
- Во-первых, я устал, потому что понял, что начинаю повторяться. Я не драматический артист, не могу кого-то изображать. Если мне интересно, значит, все видят, что мне интересно. Если мне неинтересно, то искусно этот интерес я изобразить не умею. Во-вторых, условия стали меняться. Сначала я мог приглашать, кого хотел. Я делал все, что хочу. И это было захватывающе. Потом выяснилось, что есть артисты этого канала и есть артисты канала другого. Вот этих я звать могу, а этих - нет. А когда выходит какой-то сериал у нас, я должен позвать артиста из этого сериала. А он ни бэ, ни мэ. И мне с ним разговаривать неинтересно.
- А в каком году вы ушли?
- Мы с Ваней вели ровно пополам. Где-то двенадцать с половиной лет я и двенадцать с половиной лет он.
- Вы рады тому, что передача сейчас существует?
- Ее уже нет.
- Серьезно?
- Да. Вы телевизор совсем не смотрите?
- Ну, постольку-поскольку. Вам как автору передачи платили за идею?
- Передача продолжала производиться моей компанией. Просто поменялся ведущий.
- Вчера читала вслух отрывок мужу: «Если говорить о моём отношении к сухому вину сейчас – оно, безусловно, уважительное. Есть блюда, в компанию к которым сухое вино просто рвётся. Начисто лишён снобизма касаемо винтажных французских вин стоимостью от трёхсот долларов и выше, хотя в гостях с удовольствием пью. Восхищаюсь французами, сумевшими задурить голову всему обеспеченному человечеству. Сам же регулярно приобретаю молодые итальянские, австралийские и южноафриканские вина – и поверьте, они у меня не залёживаются». «Наш
человек», - сказал мне муж в ответ на цитату. Вы правда пьете вина Нового света?
- Почему же и нет? Прекрасное «Шардоне» у австралийцев. Очень люблю Италию, Испанию.
- Порекомендуйте что-нибудь.
- У меня нет каких-то любимых напитков. Я к этому отношусь вполне потребительски. Главное, чтобы цена не выходила за пределы разумного. Когда четыре человека сидят вокруг бутылки ценой в 1,5 тысячи долларов, чмокают губами и закатывают глаза… Мне кажется, что удовольствие неадекватно потраченным средствам. Может быть, у меня примитивный вкус.
- Вы рассказываете о том, что у вас был разговор со Славой Полуниным и он говорил, что если в мире существует делание, то на противоположной стороне должно быть всегда неделание. И о том, что мир перекошен в сторону делания. А вы можете привести какие-то примеры из жизни, чтобы я лучше поняла смысл, потому что мой жизненный опыт говорит об обратном.
- Весь буддизм на это направлен. На созерцание, на самосозерцание, на проникновение внутрь себя, на медитацию, на единение с миром через покой. Я, к сожалению, таким счастьем не наделен. Я человек больной. Мне все время надо что-то делать. Если я полдня ничего не предпринимаю, то начинаю сходить с ума. Это очень плохо, кстати. Надо уметь ничего не делать. Надо уметь иногда со вкусом ничего не делать. Я этому не научился.
- Вот вы сейчас про буддизм сказали. Если верить Википедии, вы человек, крещеный в православную веру. А когда вы говорили об отце, о выставке работ, которую провели после его смерти, вы выразили надежду, что он все видел. Неужели вы верите в Бога, в жизнь после смерти?
- Мне бы не хотелось касаться этих тем. Это слишком долго и серьезно.
- Вы самолюбивы?
- А что вы понимаете под самолюбием?
- Вы хотите, чтобы вас любили? Относитесь к этому ревниво? Вас огорчает потеря массовой популярности?
- Нет.
- А имеет ли для вас значение, что многие из тех людей, кто не разделяют ваши взгляды, стали плохо к вам относиться?
- Нет. Мне важны отношения с конкретными людьми, друзьями и подругами.
- У вас нет желания быть для всех хорошим?
- Нет конечно. Зачем? Во-первых, такого все равно не бывает. Начинаешь к кому-то приспосабливаться, потом начинаешь изменять себе. А потом ты теряешься: а к кому именно приспосабливаться-то? Их миллионы, и они все разные. Может быть, лучше они ко мне приспособятся, если я им интересен? Если неинтересен, то пусть идут слушают Пугачеву, например. Тоже вариант.
- А почему вы сейчас вспомнили Пугачеву?
- Случайно. На ее месте может быть кто угодно.
- У вас есть табу в творчестве, в жизни?
- Есть какие-то вещи совсем уже базовые, которые мне в детстве очень хорошо объяснили. Что врать нехорошо, обманывать нехорошо, воровать нехорошо. Вообще это все в заповедях написано.
- Простите за некорректный вопрос. Именно вот эта установка, что врать нехорошо, и стала причиной того, что у вас так много браков?
- Нет.
- Изучая вашу биографию, я обратила внимание, что ваши союзы очень недолговечны.
- Достаточно долговечны. Все-таки не на следующий день мы разбегались. Отношение к вранью тут совсем ни при чем.
- Вы многолюб?
- Нет.
- А вы догадываетесь о том, что нравится в вас женщинам?
- Вообще голова женщины – это такой темный ящик. Ты можешь думать, что догадываешься о чем угодно. Это будет не иметь ровно никакого отношения к тому, что там происходит на самом деле.
- Расскажите об идеалах.
- У меня нет никаких идеалов.
- От чего вы получаете больше удовольствия: от процесса или результата? Я имею в виду творческий процесс и его итог.
- Я получаю удовольствие от того и от другого. Просто процесс, лишенный результата, – занятие странное. Зачем ты тогда тратил на это время и силы? Чтобы получать удовольствие в процессе? Если что-то строишь, ты должен это построить. А если тебе нравится складывать кирпичики, а потом разбирать их, то ты, наверное, идиот.
- Ваша профессия предполагает эмоциональное включение в то, что вы делаете. В этом есть риск профессионального выгорания?
- Устаешь иногда. Это совершенно точно. Конечно, надо как-то восстанавливаться. Но надо иметь в виду, что то, чем я занимаюсь, не только утомляет, но и заряжает, с другой стороны. Это очень сложный процесс, неоднослойный, неоднозначный.
- А что дает драйв?
- Масса разных обстоятельств. Когда хорошо играется, когда ничто не омрачает твое настроение, когда хорошо звучит, когда зрители получают то, что они хотят получить, когда я вижу, что от них идет позитив, энергия в моем направлении. Когда ты понимаешь, что это все в твоих руках.
- А как вы справляетесь с усталостью именно в творчестве?
- Да никак я с ней не справляюсь!
- Сколько раз было такое, когда хотелось все бросить?
- 84. Устраивает вас такой ответ? Неужели вы думаете, что я считал? Мне никогда не хотелось все бросить, поверьте. Я просто на время меняю занятие. У меня, слава богу, их много. Сейчас сидел в лаборатории, мы печатали мои работы способом шелкографии, потому что скоро выставки будут всякие. А когда оттуда вышел, понял, что семь часов простоял на ногах, не присев, совсем забыв, что у меня сегодня концерт. Ну вот, увлекся.
- Работы успешно продаются?
- Я не торговец работами. Продаются. Что значит успешно? Это не моя самоцель.
- Но вы же результат хотите получить? Не ради же процесса вы их выставляете на продажу?)
- Я их выставляю на обозрение, а не на продажу. Что-то продается, а что-то нет. Если вы думаете, что я для поддержания жизненного тонуса рисую, то вы обо мне плохо думаете.
- Нет, я так не думаю. Просто на каком-то из ресурсов видела, что вы продаете свою графику, еще удивилась, что цена была в шекелях.
- Это онлайн вернисаж, его сделали мои израильские друзья. А в декабре, например, откроется моя большая выставка в музее Свибловой. Там ничего продаваться не будет.
- Хочу спросить вас не о политике. Спросить о том, должны ли вы, ваши коллеги, другие деятели культуры не только иметь, но и высказывать свою гражданскую позицию?
- Я отвечаю за себя. Объяснять людям, кто и что должен я никогда не буду. Никто никому ничего не должен. Каждый отвечает перед собой и перед небом. И с каждого спросится, рано или поздно.
- А какие взаимоотношения вам представляются правильными между представителями культуры и власти? Нуждаются ли последние в корректировке со стороны художников?
- Вы-то сами как думаете?
- Я у вас спрашиваю.
- Я считаю, что политика должна быть такой, чтобы точек соприкосновения с искусством и с людьми, которые делают искусство, было как можно меньше. Я мечтаю жить в стране, где не знают, как зовут премьер-министра. И такие страны есть. И уж тем более политикам не надо лезть
к художникам.
- Я звонила одному известному человеку. Он знаменит своим творчеством и яркой оппозиционной точкой зрения. Просила у него интервью. Он очень грубо со мной поговорил и сказал, что не хочет быть вторым Макаревичем.
- Зачем вы это мне рассказали?
- Чтобы узнать, как вы относитесь к тому, что ваше имя стало синонимом оппозиции?
- Никак. Я никак к этому не отношусь. Мне это не интересно.
- Как вы воспринимаете критику?
- Зависит от того, что понимают под критикой. Если я беседую с человеком, скажем, с музыкантом, которого я уважаю, и который в моих глазах выше, чем я в мастерстве, и он, отвечая на мой вопрос, скажет, что думает по поводу того или иного моего произведения, мне будет очень интересно. Все остальное критикой я назвать не могу. Собачки лают – ветер носит. Я достаточно строго отношусь к тому, что делаю, и в состоянии сам оценить то, что у меня получается. Далеко не все, что у меня выходит, я выношу на суд. Но если вынес, то отвечаю за это.
- Расскажите чего нам ждать?
- Ждите хорошего, так легче жить.
- Это хороший прогноз. Но я хочу в деталях. Чего ждать от вас, от вашего творчества? Анонсируйте.
- В декабре будет выставка моих работ в музее у Свибловой. Я уже говорил об этом. В следующем году грядет 50-летие «Машины времени». Мы сейчас записываем несколько новых песен с «Машиной». Готовим новую программу, которую на 50-летие выкатим. Далее, к сожалению, все банально, никто ничего нового не придумал. Будут концерты, будут поездки…
- Большой гастрольный тур?
- Тур - это громко сказано. Тур бывает у Rolling Stones, а у нас в стране туры не очень получаются. Конечно, будем ездить и по городам, и по странам.
- Ну что же удачи вам и спасибо за
интервью! ///
- У меня нет никаких идеалов.
- От чего вы получаете больше удовольствия: от процесса или результата? Я имею в виду творческий процесс и его итог.
- Я получаю удовольствие от того и от другого. Просто процесс, лишенный результата, – занятие странное. Зачем ты тогда тратил на это время и силы? Чтобы получать удовольствие в процессе? Если что-то строишь, ты должен это построить. А если тебе нравится складывать кирпичики, а потом разбирать их, то ты, наверное, идиот.
- Ваша профессия предполагает эмоциональное включение в то, что вы делаете. В этом есть риск профессионального выгорания?
- Устаешь иногда. Это совершенно точно. Конечно, надо как-то восстанавливаться. Но надо иметь в виду, что то, чем я занимаюсь, не только утомляет, но и заряжает, с другой стороны. Это очень сложный процесс, неоднослойный, неоднозначный.
- А что дает драйв?
- Масса разных обстоятельств. Когда хорошо играется, когда ничто не омрачает твое настроение, когда хорошо звучит, когда зрители получают то, что они хотят получить, когда я вижу, что от них идет позитив, энергия в моем направлении. Когда ты понимаешь, что это все в твоих руках.
- А как вы справляетесь с усталостью именно в творчестве?
- Да никак я с ней не справляюсь!
- Сколько раз было такое, когда хотелось все бросить?
- 84. Устраивает вас такой ответ? Неужели вы думаете, что я считал? Мне никогда не хотелось все бросить, поверьте. Я просто на время меняю занятие. У меня, слава богу, их много. Сейчас сидел в лаборатории, мы печатали мои работы способом шелкографии, потому что скоро выставки будут всякие. А когда оттуда вышел, понял, что семь часов простоял на ногах, не присев, совсем забыв, что у меня сегодня концерт. Ну вот, увлекся.
- Работы успешно продаются?
- Я не торговец работами. Продаются. Что значит успешно? Это не моя самоцель.
- Но вы же результат хотите получить? Не ради же процесса вы их выставляете на продажу?)
- Я их выставляю на обозрение, а не на продажу. Что-то продается, а что-то нет. Если вы думаете, что я для поддержания жизненного тонуса рисую, то вы обо мне плохо думаете.
- Нет, я так не думаю. Просто на каком-то из ресурсов видела, что вы продаете свою графику, еще удивилась, что цена была в шекелях.
- Это онлайн вернисаж, его сделали мои израильские друзья. А в декабре, например, откроется моя большая выставка в музее Свибловой. Там ничего продаваться не будет.
- Хочу спросить вас не о политике. Спросить о том, должны ли вы, ваши коллеги, другие деятели культуры не только иметь, но и высказывать свою гражданскую позицию?
- Я отвечаю за себя. Объяснять людям, кто и что должен я никогда не буду. Никто никому ничего не должен. Каждый отвечает перед собой и перед небом. И с каждого спросится, рано или поздно.
- А какие взаимоотношения вам представляются правильными между представителями культуры и власти? Нуждаются ли последние в корректировке со стороны художников?
- Вы-то сами как думаете?
- Я у вас спрашиваю.
- Я считаю, что политика должна быть такой, чтобы точек соприкосновения с искусством и с людьми, которые делают искусство, было как можно меньше. Я мечтаю жить в стране, где не знают, как зовут премьер-министра. И такие страны есть. И уж тем более политикам не надо лезть
к художникам.
- Я звонила одному известному человеку. Он знаменит своим творчеством и яркой оппозиционной точкой зрения. Просила у него интервью. Он очень грубо со мной поговорил и сказал, что не хочет быть вторым Макаревичем.
- Зачем вы это мне рассказали?
- Чтобы узнать, как вы относитесь к тому, что ваше имя стало синонимом оппозиции?
- Никак. Я никак к этому не отношусь. Мне это не интересно.
- Как вы воспринимаете критику?
- Зависит от того, что понимают под критикой. Если я беседую с человеком, скажем, с музыкантом, которого я уважаю, и который в моих глазах выше, чем я в мастерстве, и он, отвечая на мой вопрос, скажет, что думает по поводу того или иного моего произведения, мне будет очень интересно. Все остальное критикой я назвать не могу. Собачки лают – ветер носит. Я достаточно строго отношусь к тому, что делаю, и в состоянии сам оценить то, что у меня получается. Далеко не все, что у меня выходит, я выношу на суд. Но если вынес, то отвечаю за это.
- Расскажите чего нам ждать?
- Ждите хорошего, так легче жить.
- Это хороший прогноз. Но я хочу в деталях. Чего ждать от вас, от вашего творчества? Анонсируйте.
- В декабре будет выставка моих работ в музее у Свибловой. Я уже говорил об этом. В следующем году грядет 50-летие «Машины времени». Мы сейчас записываем несколько новых песен с «Машиной». Готовим новую программу, которую на 50-летие выкатим. Далее, к сожалению, все банально, никто ничего нового не придумал. Будут концерты, будут поездки…
- Большой гастрольный тур?
- Тур - это громко сказано. Тур бывает у Rolling Stones, а у нас в стране туры не очень получаются. Конечно, будем ездить и по городам, и по странам.
- Ну что же удачи вам и спасибо за
интервью! ///
Беседу вела Елена Тельпиз.
Follow UNO on Facebook
