– Готовясь к интервью, я наткнулась на интересную информацию: весной этого года французская ветвь семьи Ротшильдов продала картину «Знаменосец» Рембрандта за 175 миллионов евро национальной коллекции Нидерландов. Семья владела этой картиной с 1844 года, а в 2018-м предложила Лувру купить ее, у Лувра такой суммы не было, и Франция наложила вето на вывоз картины из страны, дав музею срок три года, для того чтобы он мог собрать деньги. Не получилось.
Зато появился шанс у страны – родины Рембрандта, и она им воспользовалась. Чтобы выделить из бюджета столь крупную сумму, правительство Нидерландов внесло поправки в закон об образовании, науке и искусстве и заплатило-таки 150 миллионов евро, остальные 25 миллионов внесли Ассоциация Рембрандта и Государственный музей Нидерландов. Сейчас картина объезжает все нидерландские провинции, а потом вернется на постоянную выставку в Ре́йксмюсеум. Считаете ли вы это событие значимым и что можно поставить в ряд с ним у нас?
– 175 миллионов евро? Ничего себе! Безусловно, это серьезное событие. Когда известная картина великого художника переходит из частных коллекций в экспонирование или собственность какого-то музея – это всегда очень значимо. Потому что увидеть подлинник теперь можно воочию, и это дорогого стоит. Ни одна репродукция никогда не сравнится по степени своего воздействия с оригиналом.
С чем это событие можно сопоставить у нас? С передачей архивов Фаберже музеям Кремля. В прессе это событие прошло незаметно, а зря. Только представьте: внучка Фаберже, жившая во Франции, завещала инструменты, которыми пользовался Фаберже, и весь архив с документами вплоть до чека с фамильным клеймом, музеям Московского Кремля, в которых хранится практически все, что связано с царской династией. А Карл Фаберже, я напомню, был придворным ювелиром Императорского двора. Это очень серьезное событие в сфере культуры и искусства, уникальное своей историчностью.
– А сейчас эта выставка приезжает в Челябинск, правильно?
– Не совсем. Завещаны были архивы, то есть важные документы. При этом в музеях Московского Кремля действительно хранится потрясающая коллекция Фаберже, и часть ее впервые в таком составе приезжает в Челябинск.
– А люди вообще ходят в музеи?
– Шутите? Конечно! Их оттуда не выгнать! Люди ходят в музеи массово, причем настолько, что им приходится стоять в очередях. Единственное, что спасает от больших столпотворений сегодня, – это возможность купить билеты онлайн, в приложении «Культура и искусство Южного Урала». Иначе у нас происходило бы то же самое, что и на выставке картин Серова в Москве (выставка к 150-летию художника проходила в Третьяковке в 2016 году, очередь из желающих попасть в галерею, по оценкам СМИ, достигала трех километров – прим. ред.). Особенно популярен исторический музей. Сегодня там проходит одновременно порядка 30 выставок – от постоянных экспозиций, включая фрагмент метеорита, ради которого люди иногда приезжают специально, до каких-то сменных коллекций.
Очень хорошо организована работа с детьми, постоянно проходят мастер-классы, мероприятия, в выходные дети идут группами просто нон-стопом: одни вышли, другие зашли. На большие выставки школьники записываются заранее.
– Это удивительно в наш век интернета и компьютерных игр. Меня мама начала водить по музеям лет с четырех-пяти. И я скажу так: мне было очень скучно в Третьяковской галерее, я не знала, куда себя деть. И эта тоска смертная надолго отбила во мне желание ходить по музеям. Я пересмотрела свои взгляды, наверное, только годам к 40, когда встала перед «Стариком» Рембрандта и у меня побежали мурашки по коже. Как заманить в музей человека, которому в детстве отбили весь интерес?
– Да, многое закладывается в детстве. У меня вот другая история. Я жил в районном центре, и музеев там не было. Первый раз попал туда классе в восьмом. Бабушка отвела. Это был музей декабристов в Кургане. Какое же невероятное впечатление он на меня произвел! Эти пистолеты, которые я видел только на картинках, сюртуки, которые носили герои в кино. Как я представлял себе жизнь декабристов в изгнании? Я думал, они во глубине сибирских руд кайлом махали, а тут целое дворянское собрание! Неплохо они тут, оказывается, в ссылке жили. В общем, для меня это было потрясением. С тех пор я люблю музеи, мне нравится их атмосфера.
А вот театры одно время ненавидел, потому что периодически в качестве поощрения (ладно за провинность, это бы я понял!) нас возили в Курганский театр драмы и почему-то показывали один и тот же спектакль – «Арба перевернулась». Видимо, никому больше не могли продать на него билеты;) Не помню, сколько раз я его посмотрел, но точно много. Поэтому театр был пыткой. Одно радовало – когда нас везли в областной центр, там можно было поесть мороженого.
До определенного возраста весь театральный мир для меня был представлен Курганским драматическим театром. И только потом, когда уже учился в Челябинском институте культуры, я все-таки понял, что театр состоит не только из спектакля «Арба перевернулась» )))
Сейчас знакомство детей с театром происходит иначе. Для маленьких челябинцев в этом году открылся после капитального ремонта театр кукол имени Вольховского. Потрясающе красивое проектое решение погружает детей уже с фойе в фатнастический мир. А сами спектакли не оставляют равнодушными даже взрослых.
– Какой музей в Челябинске вы больше всего любите?
– Все люблю, но РМИ (мультимедийный исторический парк «Россия – Моя история») – особенно. Он нравится мне своей мобильностью, интерактивностью, мультимедийностью. Сегодня там могут говорить об Иване Грозном, завтра о Рюрике, а послезавтра о Сталине. И все это с помощью современных мультимедийных технологий, очень наглядно и захватывающе, с глубоким погружением в тему. То есть это не просто красивые картинки или комиксы, а настоящий «живой» учебник истории.
– Каким должен быть современный музей, чтобы заинтересовать любого посетителя?
– Экспозиция музея – будь это временная выставка или постоянная, должна быть интересна всем возрастам. Придет туда пятилетний ребенок, школьник-подросток или юноша со своей девушкой, каждый должен увидеть что-то новое, необычное для себя. Важно ведь еще, с каким багажом мы ходим в музеи. Один придет, увидит клинок 19-го века и скажет: «Я читал про это, в 1876 году именно этот клинок участвовал в таком-то походе». А другой обратит внимание, что клинок сделан в Златоусте, в котором он когда-то бывал и который знаменит тем-то и тем-то. И каждый с глубины своего познания по-своему посмотрит на эту выставку и найдет что-то свое. Поэтому и в визуальном, и в информационном плане выставки должны быть многоярусными, рассчитанными на любой возраст и любой уровень подготовленности. И тогда она будет работать беспро­игрышно.
– В Челябинске так получается?
– Мне кажется, да. Я же часто сопровождаю гостей, которые приезжают к нам в регион, и вижу, когда люди говорят просто из вежливости: «Да, у вас прекрасный музей, в нем хорошо, есть кондиционер, прохладно», а когда им действительно интересно, это видно по глазам, по реакциям. И в такие моменты я понимаю, что у нас всё получилось.
Приехала делегация из Казахстана – им интересно одно. Гостям из Камеруна – совсем другое. Но каждый найдет свой интерес. Одни в восторге от шерстистого носорога, других невозможно оторвать от метеорита.
Кстати, про метеорит есть смешная история. Как-то я сопровождал делегацию, в которой были представители практически всех европейских стран. Когда им рассказывали про падение этого небесного тела, они восклицали на разных языках: «Оо! Йа-йа, си-си!» и просили поднять защитный купол, чтобы потрогать представленный фрагмент. Иногда мы делаем такие исключения… Итак, экскурсовод продолжает свой рассказ про астероид, а мне вдруг захотелось какой-нибудь байки. Решил пошутить, мол, небесный гость же прилетел 15 февраля, так вот это был подарок на день Святого Валентина всем нашим женщинам. Все знают, что в Челябинске мужики суровые, вот они звезду с неба и достали, а она так долбанула, что куски разлетелись, и каждой нашей женщине пришлось по кусочку. И так как это произошло в день Святого Валентина, поговаривают, что этот метеорит дает мужскую силу. Итальянцы, услышав это, к бедному метеориту просто прилипли! Как дети малые, честное слово, верят во все подряд)))

ПРО ДЕНЬГИ
– За последнюю пару лет в Челябинске капитально отремонтированы театры кукол, молодежный, оперы и балета, Магнитогорский театр, начался капительный ремонт драматического… Откуда деньги?
– Из бюджета. Мы живем за счет области, но и федеральный бюджет, безусловно, помогает. В последние годы регионам выделяются довольно серьезные суммы в рамках реализации нацпроекта «Культура», но это, как говорится, всем сестрам по серьгам. При этом в Челябинской области есть проекты, на которые средства выделяются отдельной строкой. Это происходит благодаря нашему губернатору, который на встрече с Президентом попросил помощи не на то, на что просят обычно, а на реставрацию «Белого дома» – так мы называем Кыштымскую усадьбу Демидовых. Это памятник федерального значения, который сами мы потянуть не в силах, – там нужно больше миллиарда рублей.
– А мне казалось, культура – последнее, на что государство выделяет деньги.
– Так было раньше. С конца 80-х годов но культуру перестали финансировать. В 90-е про социалку вообще забыли. Сейчас ситуация изменилась. Раньше никто не думал о доступной среде для инвалидов, а сегодня вы не сдадите ни один проект, если в здание невозможно заехать на коляске. Сегодня государство понимает, для чего нужны театры и музеи.
– Сколько денег вложили в ремонты?
– На самом деле это не такие большие суммы, если их оценивать в контексте прочих расходов. На ремонты объектов культуры каждый год тратят меньше одного процента от бюджета области. Что касается нацпроекта, то доля региона составила четыре процента от затраченной суммы. Но статья расходов на культуру, безусловно, выросла. Когда я пришел сюда двенадцать лет назад, бюджет всех подведомственных министерству культуры Челябинской области учреждений был около двух миллиардов в год, в прошлом году он составил три с половиной миллиарда, и мы считали это рекордом, а в этом году – уже 4 млрд 700 миллионов. Это произошло благодаря Алексею Леонидовичу. Если раньше материально-техническое обеспечение культуры обходилось бюджету в 25 миллионов рублей и на протяжении многих лет эта сумма не росла, то сегодня это практически 800 миллионов в год. Это деньги, которые идут на ремонты музыкальных школ, дворцов культуры, библиотек. И суть не просто в ремонтах. Глобальная задача – вырастить и удержать в регионе талантливых профессионалов в области культуры, которые, в свою очередь, потом вырастят новых профессионалов. Можно отремонтировать все клубы, дворцы культуры, музыкальные школы и музеи, но если там некому будет работать, то какой в этом смысл? Нужна целая политика воспитания и удержания кадров. Чтобы они не разлетались по столицам, а оставались здесь и несли культуру в массы. Наш губернатор значение культуры для развития региона понимает и действует соответственно этому.

ПРО СМЫСЛЫ
– Вы вложили много денег в ремонты, сделали наши театры внешне современнее. А произошли ли какие-то идейные перемены? Ищут ли театры новый язык, новые жанры, новые формы и смыслы? И есть ли в этом потребность у челябинского зрителя?
– Театр – это такой организм, который постоянно ищет что-то новое и готов к экспериментам. Но это не значит, что наступил век трансформаций или что именно мы такие креативные и сейчас поднимем театральное искусство до небес. Мейерхольд тоже поднимал театр, и где теперь тот Мейерхольдовский театр? Его нет, он перерос себя. А МХАТ, например, живет. Хотя тоже был когда-то экспериментальным. Театр сам по себе – это постоянная площадка для чего-то нового. Но важно различать – экспериментальный театр и театр академический, который призван сохранять традиции российского репертуарного театра. Это одна из задач, которая стоит в том числе и перед нами, а не только перед московскими театрами – МХАТОМ, Большим и другими. Для театральных экспериментов у нас существуют молодежный и камерный театры, НХТ (Новый художественный) и городской имени Пушкина – театры, которые дают что-то новое, в том числе и новое прочтение старых произведений, того же «Макбета». Я с удовольствием хожу на такие постановки и с уверенностью говорю, что все имеет место быть и одно другому никак не мешает.
– Может ли в Челябинске появиться свой собственный Гоголь-центр, такой театр, который будет популярен и у молодежи, который будет включать зрителей в процесс, выращивать новых молодых звезд? И, что немаловажно, коммерчески успешный?
– Может. Но все, что связано с коммерцией, я не отношу к культуре и искусству как таковым. Это все-таки бизнес, который зарабатывает посредством развлечения масс. А это разные вещи. Возьмите художника, который работает на карман, и мастера, чей творческий поиск не подвержен конъюнктуре. Великие мастера, как правило, не были востребованы и поняты своим поколением, за редким исключением они были нищими, и только потом, спустя много лет, их искусство открылось людям…
– А Микеланджело? А Веласкес? А Гойя? А Шекспир, наконец? История знает много творцов, обласканных властью, широко востребованных и не нуждающихся в средствах. В контексте извечного спора «должен ли художник быть нищим?» мне кажется важным вопрос: кому он продает свой талант? Одно дело, если заказчик Лоренцо Великолепный – один из самых образованных людей своего времени, и совсем другое – аппарат власти. Еще совсем недавно, и мы помним это, дважды в год скульпторы лепили Ленина, а художники – его писали. И Ленин был их кормильцем. А кто сейчас заказывает искусство?
– Есть ремесло художника, а есть искусство. И это очень разные вещи. Ленина лепили и писали ремесленники. А искусство – это всегда высказывание. И не всегда оно бывает понятно сразу. Поэтому зачастую художник и открывается спустя время, и именно поэтому его работы вырастают в цене. А Микеланджело был ремесленником, потому что выполнял заказы, а не творил. И то, что его произведения имеют высокую художественную ценность, никак не отменяет этого факта.
Поэтому, когда театр начинает работать на кассу, он превращается в бизнес. При этом бизнес, который использует культуру и искусство как инструмент для зарабатывания денег, сам по себе не является предметом культуры и искусства. Но это отдельная философская тема.
Возвращаясь к вашему вопросу, я за то, чтобы появился какой-то новый, экспериментальный, современный и коммерчески успешный театр. Пусть это будет крутой театр, пусть туда ломятся люди, но только чтобы он не становился исключительно машиной для делания денег.
Да, заказчиком театрального искусства сегодня является зритель. И нам очень важно этого зрителя вырастить. Это небыстрый процесс. Невозможно сказать: «Вот вам деньги, и чтобы завтра все были культурные». Так же, как нельзя вырастить за один день, например, яблоко – сколько удобрений ни сыпь, нужно время, чтобы дерево окрепло, зацвело, чтобы плод созрел. Поэтому наша задача – создавать условия. Чтобы культура развивалась, нужно поколение, которое захочет этим заниматься. Нужны лидеры, которые возьмут это на себя. Я всегда привожу в пример Ольгу Пону и ее Театр современного танца, который много раз был лауреатом «Золотой маски» и который несет свое видение танцевального искусства, ведь современный танец тоже не все принимают. Не будет Ольги Поны – не будет у нас и современного танца, хоть дворец здесь построй.
– А сколько у нас таких лидеров?
– На самом деле много. Просто не все занимаются своим делом сегодня, кто-то вынужден зарабатывать деньги, занимаясь нелюбимым делом. Поэтому я и говорю: нужно создать условия, чтобы такие люди могли реализовать себя, чтобы нашли свое призвание и сказали: «Раз есть возможность, займусь-ка я искусством, давно об этом мечтал».
– А как создать такие условия?
– Мы над этим работаем и будем работать. После 90-х, когда все порушили к чертовой матери и не вкладывали ни копейки в культуру, нужно это возрождать. Сейчас, как мне кажется, мы наблюдаем определенный Ренессанс. Задача – вернуть материальную базу на тот уровень, какой мы имели при Советском Союзе, только в современном, естественно, исполнении и оснащении. И это тоже одно из условий.
Так же, как и поддержка творчески одаренных детей. Не зря у нас создана детская филармония, которая изначально задумана как дублер взрослой. Это, конечно, с перспективой на то, что мы начнем выращивать себе кадры.
– Что значит дублер взрослой?
– У нас все коллективы детской филармонии зеркалят взрослые. Если есть взрослый симфонический оркестр, значит, есть и детский. Есть взрослый ансамбль «Маэстро Аккордеон» – есть и детский.
И все детские коллективы работают под патронатом взрослых. В таком формате они существуют год, но я думаю, их ждут совместные программы, когда взрослый и детский хоры, например, начнут работать вместе.
Это опять же кадровая политика, мы не хотим искать кадры по всей стране, чтобы потом переманивать бешеными зарплатами, мы хотим выращивать их сами. Кстати, у некоторых наших солистов, музыкантов и исполнителей заработная плата выше, чем у министра культуры Челябинской области. И я считаю, это нормально. Меня не колотит от собственной значимости, я делаю свою работу, а они – свою. И их труд сегодня оценивается дороже, чем мой.
– Сейчас на фоне происходящего появляется большое количество различных творческих ограничений для театров, особенно государственных. Культура огосударствляется. Мы движемся в сторону большей закрытости и нельзя не отмечать эти процессы. Как, на ваш взгляд, будет меняться театральная повестка?
– А почему она должна меняться? Из-за чего? У нас нет никакой цензуры, она запрещена Конституцией. Но ценз остался, и этот ценз как раз в выборе. Слава богу, проходят времена мата на сцене. А помните, что было, когда его разрешили? Цензуру сняли, и изголодавшиеся по свободному слову люди начали ходить голыми по сцене, материться и заниматься всякой ерундой. Такое бывает, когда родители держат-держат ребенка, а потом он поступает в вуз, приезжает в общагу – и понеслось… голову сносит от свободы. Вот этот период сейчас проходит, потому что в театре поняли, что материться на сцене и ходить голыми – это не искусство, это кич. Театральное сообщество стало себя цензурировать, потому что марать театральную эстетику – идея не самая перспективная. Можно привлечь одного зрителя, который пришел посмотреть на этот эпатаж, но отвратить от себя тех, кто ходит постоянно. И сейчас это поняли.
– А мне кажется, мат сам по себе не может отвернуть театрала от сцены. Ведь инвективная лексика – это не хорошо и не плохо, это языковое средство, и если человек хорошо владеет языком, то она становится приправой к основному блюду. Как соль и перец к мясу. Другое дело, если мат подают на горячее, вместо основного блюда… Но мы ведь говорим о театре, а не о маргинальной части общества.
– Я считаю, что культура и искусство – это система запретов, табу. Культура состоит из табу. И рождение самой культуры началось с культуры одежды и культуры питания. Когда человек съел волчью ягоду и умер, его соплеменники посмотрели и сказали: «Вот это есть нельзя», и это вошло в культуру потребления пищи. Так же, как нельзя выходить на улицу без одежды в мороз, потому что замерзнешь и получишь воспаление легких. Так же, как нельзя жениться близким родственникам и заводить детей. Эта система запретов и табу в конечном итоге вошла в Священные писания. Потом уже культура приобрела более широкое значение. Но изначально эта система отработанных человечеством барьеров. И как только мы говорим: «А что нам? Почему нельзя? Можно!», люди начинают переступать через табу. Я сейчас говорю о культуре в целом, которая строится на культуре поведения. А театр – это тоже культура поведения. И мы не можем переносить какие-то повседневные, бытовые, «запрещенные» вещи на сцену, потому что сцена – это не совсем отражение жизни такой, какая она есть. Сцена – это отражение человеческих переживаний, мыслей. Если мы начнем делать на сцене то, что мы делаем в жизни, – ходить в туалет, совокупляться или что-то подобное, – это будет уже не театр и не искусство.
– Вы запретите спектакль, если там будет мат?
– У меня нет таких полномочий. В законе перечислено все, что запрещено. Мы не говорим о пропаганде насилия, расовой ненависти, войны, фашизма и так далее – все это перечислено в законе. А дальше уже действует моральный закон, и если он говорит мне как режиссеру, что нельзя материться на сцене, что нужно уважать театр, я буду к нему прислушиваться. Несмотря на пытку «Арбой», которая перевернулась, меня приучили с трепетом относиться к театральной сцене.
– То есть такой спектакль имеет шанс быть увиденным челябинским зрителем?
– Если режиссер захочет, а директор и труппа воспримут это нормально, то да, такой спектакль будет. Но в этом случае они сами отвечают за своего зрителя. Я, как министр, должен буду пойти посмотреть, что это такое. Но как отец, не поведу своих детей на этот спектакль. Зачем мне слышать ругань со сцены? Мало этого в жизни, что ли?
– У Юза Алешковского не получалось заменять мат, у Губермана тоже. Беда не в мате, а в тех, кто его использует – не к месту, не ко времени и не в соответствии с ситуацией…
– Согласен, иногда и без него никак. Иной анекдот нельзя рассказать без мата, как нельзя выкинуть мат из стихов Губермана. Но эти произведения пишутся для определенной публики. Я Губермана с удовольствием читаю, но детям пока рано. Вопрос в другом – чтобы это не превращалось в парад вседозволенности, как это было в 90-е. Во всем должен быть смысл, в том числе в использовании мата на сцене. И если режиссер и художник занимаются искусством и знают, для чего этот мат здесь, то мы, как зрители, тоже будем воспринимать его нормально.

ПРО НАСЛЕДИЕ
– Искусство определенного периода несет в себе ценности этого времени. Возьмем эпоху Возрождения – сменился вектор с познания Господа на познание человека. Малые голландцы после тяжелой для них войны с Испанией начали изображать сытую буржуазную жизнь. А что будут о нас говорить потомки?
– Как мы судим о временах Ренессанса? Мы говорим: «О, эпоха Возрождения! Круто!» И действительно эта эпоха оставила нам великие произведения, пережившие на столетия своих авторов. Но не приведи Господь нам оказаться в том обществе в то время, потому что основная масса людей не понимала этого искусства и в процессе его создания не участвовала, она занималась выживанием, войнами, сельским хозяйством, предавалась похоти и так далее. А искусство было доступно очень малой части населения. Кто-то смог продвинуться, кому-то повезло по заказу какого-нибудь богатого дядьки написать портрет его жены. А у кого-то хватило ума, образования и воспитания собрать эти портреты и сделать галерею – как Третьяковы, например. Благодаря чему это искусство и дожило до нас. Но это всегда, к сожалению, делала какая-то небольшая часть общества, определенная его прослойка. Так и сейчас. По сути, мы в своей жизни занимаемся всем подряд и меньше всего искусством. И даже заядлых посетителей музеев среди нас не так много, а тех, кто разбирается в живописи, – еще меньше. Но, слава богу, такие люди есть. И среди нас живут прекрасные художники и скульпторы, работы которых будут передаваться из поколения в поколение, если найдется кто-то, кто сохранит их труд в веках.
Буквально на днях мы с губернатором были в Каслях и обсудили такую проблему: сегодня нет (или мы их не знаем) скульпторов, которые бы создали произведения, достойные тиражирования.
Каслинцы делали-делали-делали собачек, глухарей, кабанов – очень красивые работы, а потом – хоп! – и начался Ленин, Сталин. Из каслинского литья стали делать ажурные оградки – хочешь на газон, хочешь на могилку, хоть куда подходит. И всё. Мы начинаем тиражировать произведения искусства 1800-какого-то года, созданные прежними поколениями. Поэтому губернатор говорит: «Давайте сделаем конкурс среди скульпторов, которые создадут что-то новое, современное». Сегодня власть принимает решения, как поддержать этих людей. И найдутся те, кто результат их творчества будет коллекционировать. А, значит, повторится история с Третьяковым – он ведь тоже бывший коллекционер. Возникнет новая галерея – изделий современных скульпторов, которые воплотятся в серии фигурок уже новой линейки для наших Каслей. И это будет продолжать жить, несмотря на то, что общество занимается совсем другим, в том числе и воюет.
– В чем главная проблема российской культуры в данный момент, на ваш взгляд?
– Сложный вопрос… Очень много проблем и они разные, но главная задача культуры – в создании условий для ее развития. И, к сожалению, все это сегодня лежит на плечах бюджетов, а общество отошло в сторону, в том числе и предприниматели. Редко, когда бизнесмены вкладываются в культуру. Но такие есть. Например, директор «УралАза» заключил договор с филармонией, и сейчас в Миасс постоянно приезжают с гастролями ведущие театры и филармонии страны. А его работники сегодня, не выезжая из Миасса, посещают лучшие театры. Мне хочется, чтобы так было везде.
– Каким вы видите будущее культуры?
– Для меня культура будущего не имеет каких-то барьеров ни для саморазвития, ни для вовлечения в процесс как можно большего количества участников. Захотел заниматься вокалом – пожалуйста. Нравится художественная гимнастика – не вопрос. Есть желание сходить на концерт – и с этим проблем не должно быть. И чтобы все это было доступно там, где человек живет. Кстати, сейчас мы реализуем проект - виртуальный концертный зал (ВКЗ) – это одна из возможностей посетить концерты, пусть не в реальности, но, тем не менее, с хорошим звуком и качеством. Это приближение культуры туда, где нет ни Большого театра, ни Эрмитажа.
– Художественный руководитель Курганского симфонического оркестра Антон Шниткин много лет жил в Германии. Он скрипач, а там музыканты востребованы… Я всегда удивлялась, почему так много музыкантов из Московской консерватории уезжают в Германию. И он мне рассказал, почему. Возьмем обычный немецкий городок – 20 тысяч жителей, при этом в нем обязательно есть свой симфонический оркестр. В Кургане, для сравнения, 320 тысяч жителей, а собрать для симфонического оркестра весь состав музыкантов практически невозможно. В Челябинске с кадрами такие же проблемы?
– Абсолютно такие же. И это тоже отдельный большой вопрос, несмотря на то, что у нас город миллионный, и в Магнитогорске есть консерватория, есть свой институт музыки, федеральный институт, который тоже занимается исполнительскими дисциплинами – скрипка и рояль и так далее… Но когда губернатор сказал, что надо создавать свой оркестр, музыкантов искали по всей стране. Особенно духовую группу, потому что это единичная история, и вот здесь-то как раз заработные платы выше, чем у министра культуры. И квартиры, пусть служебные, но не у каждого специалиста есть такие.
Культура должна быть доступной. В том числе для обучения. Сегодня, например, учиться играть на тромбоне или гобое практически невозможно: во-первых, нет педагогов, во-вторых, очень дорогой инструмент, родители не могут себе этого позволить. Фагот стоит два миллиона. Не каждая семья потянет такие расходы. Мы, кстати, начали обучать фаготистов в детской филармонии именно потому, что больше негде – ни одной музыкальной школе это не под силу. Потом, как правило, они уходят во взрослое музыкальное училище или в консерватории.
– А столичные выпускники сюда приезжают?
– По пальцам можно пересчитать тех, кто, окончив столичный вуз, возвращается в регионы.
– В этом году начала работать Всероссийская актерская биржа, онлайн-платформа, призванная помочь молодым российским актерам с трудоустройством. Она что-то изменит, как думаете?
– Не изменит, но облегчит, по крайней мере. Актерская биржа – это ведь давняя история, которая тянется еще с советских времен. Как правило, «покупатели» – это художественные руководители, режиссеры, директора театров, которые выезжают на дипломные сдачи артистов в институты и смотрят себе кадры. С помощью актерской биржи театральный менеджер может познакомиться с творчеством актеров, а актеры – найти себе интересную труппу, где бы хотелось работать.
– Как молодому художнику сейчас себя продвинуть?
– Существуют профессиональные союзы, которые как-то пекутся о своих коллегах. Один из них – это Союз художников. Художник может вступить туда и через какое-то время участвовать в выставках или сделать какую-то свою. Других путей продвижения нет, потому что художник ценен только своими работами, а не тем, как он рассказывает про искусство. Можно пойти по пути создания галереи, но в Челябинске такого опыта еще нет. Хотя это довольно распространенное явление, молодые художники часто собираются и создают свои галереи, привлекают туда спонсоров, а потом и бюджетные деньги, грантовые, – сейчас таких возможностей очень много. На грант реально арендовать какое-то помещение и создать студию, сделав годичную выставку своих работ. Таким образом можно основать какие-нибудь новые «Окна роста».
– Музей закупает картины современных художников в Челябинске?
– В последнее время нечасто, потому что у нас есть проблемы с тем, где хранить полотна. Сейчас решается этот вопрос, и, я думаю, мы построим нормальные фондохранилища с нормальными экспозиционными залами, картинной галерей, и тогда эту работу мы усилим. Сегодня наша задача – правильно содержать картины, которые уже есть в запасниках. Это одна из больших проблем. А вообще закупать готовы.
– Получается, сегодняшние таланты не экспонируются?
– В наших музеях не экспонируются или экспонируются редко. Но губернатор принял решение построить новый выставочный зал на 6500 кв.м – это будет хороший, серьезный, современный музей-галерея. Там же станут храниться фонды. Речь идет и о реставрационных мастерских, которые тоже нужно улучшить со временем. Но это не про продвижение. Мы не занимаемся продвижением художников.
– Десять лет уже работает сайт «Культура и искусство Южного Урала». В прошлом году дирекция фестивальных культурно-массовых мероприятий запустила мобильное приложение. Судя по комментариям есть те, кому нравится, у приложения более тысячи скачиваний. Вы довольны этим продуктом?
– Тема мобильных приложений развивается семимильными шагами, потому что это удобно. А удобство доставки информации сегодня – одна из главных тем в повестке дня, и мы не отстаем от прогресса. Время расклеивания афиш на заборах прошло, наступает время расклеивания QR-кодов))) Сама жизнь заставляет создавать мобильные приложения.
Я доволен, что оно получилось в принципе, но пока не совсем доволен тем, как оно работает. Есть замечания, и разработчики их устраняют. Мне бы хотелось, чтобы это был такой универсальный инструмент пользования информацией в сфере культуры. То есть не просто зайти на сайт и посмотреть афишу, а чтобы мне подсказали, стоит или не стоит туда идти. Кому понравилось? Губернатору, например, понравилось, а заместитель губернатора плевался… Ну, я к примеру говорю;) Над этим надо работать. И эта работа никогда не будет завершена окончательно.
– Что в планах?
– Планов у нас громадье. Безусловно, это исполнение нацпроектов. Ремонты и приобретение музыкальных инструментов. Есть интересные и уникальные проекты. Например, мы единственные в стране создали детский симфонический оркестр, но столкнулись с тем, что существует огромный дефицит музыкальных инструментов и репертуара для детских оркестров. Взрослые репертуары не могут лечь на детские. Им нужна своя партитура, свои произведения, на которых они будут учиться. Мы предложили нашему губернатору, а он очень отзывчивый в этом плане человек, сделать конкурс на премию главы региона для композиторов. И с 1 сентября принимаем работы авторов, которые будут писать для детей, – произведение должно быть не более 15 минут. Мы делаем это вместе с Союзом композиторов России. Средства выделяются из бюджета Челябинской области. Это первый пробный шар социального и государственного заказа для творческих людей, чтобы помочь нашим детям и творческим людям в целом. По сути, административным способом решаются вопросы, связанные с культурой, с продвижением, с привлечением художников в широком понимании этого слова. И в этом я вижу важную миссию нашего государства.