– Когда я готовилась к интервью, нашла такую информацию: сердечно-сосудистые заболевания уносят жизни 47 % россиян, при этом половина пациентов умирают в течение пяти лет после постановки диагноза. Верна ли эта цифра для Кургана?
– Эта цифра немного устарела – года на четыре. Смерти от болезней системы кровообращения (БСК) традиционно занимают первое место среди всех прочих, в том числе сейчас, но с приходом ковида ситуация поменялась. Последняя оперативная статистика говорит, что теперь от БСК умирают 38 % человек.
– Вы думаете, эта цифра отражает действительность?
– Есть объективные трудности в плане определения, от какого заболевания скончался пациент. В России создан целый Институт организации и информатизации здравоохранения, ответственный за написание огромной методички, посвященной правильному кодированию причины смерти. Например, если человек умирает от инфаркта миокарда, но также имеет тяжелый сахарный диабет, то именно диабет считается виновником. Многие заболевания «конкурируют» между собой, например злокачественные образования и инсульты. Что здесь первопричина? Спорно. На самом деле болезни системы кровообращения становятся фоном или причиной, способствующей наступлению смерти, у гораздо большего числа людей.
– Еще одна цифра: с 2002 по 2017 год распространенность сердечной недостаточности в мире выросла аж на 22 %. Нана Погосова, президент Национального общества профилактической кардиологии, объясняет это тем, что двадцать лет назад диагноз инфаркт был приговором, а сейчас есть эффективные методы лечения. Соответственно, чем больше выживших после инфаркта, тем выше процент пациентов с сердечной недостаточностью. Вы согласны с этим?
– Согласен, но здесь есть две причины. Первая – в России в десятых годах работали программы по борьбе с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Раньше пациенты сидели по отдаленным деревням, никто их не считал. А потом от нас жестко потребовали снижать смертность, стали выделять на это деньги, ставить перед нами амбициозные цели. В итоге мы смогли лучше выявлять таких пациентов, лечить их. О второй причине говорит Нана Вачиковна. Сегодня мы даже весьма пожилых пациентов при инфаркте миокарда моментально кладем на операционный стол, ставим стенты. И летальность в остром периоде неуклонно снижается. В девяностых смерть наступала очень быстро – от нарушения ритма сердца, от разрыва миокарда, от острой сердечной недостаточности, а теперь она оказалась отсроченной. При этом дефект здоровья после инфаркта остается, сократимость сердца снижается, потихоньку нарастает недостаточность. Ее можно и нужно лечить, но значительная часть населения делает это плохо, потому что экономит деньги. И программы лечения болезней кровообращения, обеспечивающие людям бесплатные лекарства, совсем недавно вновь заработали после перерыва. Соответственно, выросло количество хронических пациентов.
– У нас есть бесплатные лекарства от сердечной недостаточности?
– В России сегодня действуют национальные проекты в сфере здравоохранения, предусматривающие и льготное лекарственное обеспечение. Любой гражданин, перенесший инфаркт, инсульт, операцию на сердце, стентирование, аортокоронарное шунтирование, радиочастотную абляцию, имеет право на получение бесплатных лекарств по своему заболеванию в течение двух лет. При этом он может не быть льготником с инвалидностью.
– Люди пользуются этой возможностью?
– Я бы иначе сформулировал: мы, медицинские работники, должны сделать так, чтобы люди знали о лекарственном обеспечении и пользовались им. У нас нет мощной социальной рекламы, посвященной этому нацпроекту, и, конечно, пациент зачастую не представляет, что имеет такое право. Сегодня в Курганской области насчитывается чуть больше пяти тысяч человек, которым положены бесплатные лекарства. Периодически мы запрашиваем у медицинских организаций отчеты о том, сколько пациентов после выписки получают льготную терапию. По итогам последней проверки выяснилось, что мы «потеряли» 97 человек. Статистически это может прозвучать незначительно, но если говорить о 97 жизнях, которые могут быть потенциально сохранены, это очень много. Всех уже нашли, всем напомнили о лечении.
– Еще немного информации из открытых источников: «Баллонную ангиопластику и стентирование получает только 1 % процент страдающих ишемической болезнью сердца. Для сравнения: на Западе – 30 %. По статистике заболеваний сердца мы пока остаемся в антирейтинге». Это верные данные? Почему так происходит?
– Десять лет назад так и было. В последние годы ситуация буквально каждый день меняется в лучшую сторону. Сейчас в Курганской области любой пациент с острой формой ишемической болезни, с инфарктом, с нестабильной стенокардией будет немедленно доставлен в специализированную организацию: областную больницу, кардиодиспансер или больницу скорой помощи. Там его прооперируют, поставят стент. Такую помощь оказывают практически всем больным с острым коронарным синдромом. У плановых больных немного иная ситуация и другие проблемы. По большому счету при постепенно нарастающей ишемической болезни сердца результаты оперативного и медикаментозного лечения сопоставимы в отдаленном прогнозе. При стентировании пациенту моментально становится легче, уходят симптомы, но на продолжительность жизни часто это не влияет. Представьте: забилась, скажем, огибающая артерия, мы ее застентировали. Пациент доволен и счастлив, продолжает вести прежний образ жизни. Через полгода-год у него появляются проблемы с другим сосудом. Опять стентирование. И когда-то наши возможности заканчиваются. Поэтому стентировать всех подряд – не есть хорошо. К сожалению, мы идем по западному сценарию и оперируем все больше и больше и не всегда тех, кого надо.
– Вы бы своих родственников стали лечить здесь или отправили за границу?
– Я знаю несколько хороших рук в Кургане, в которые не побоялся бы передать своих близких. В кардиологии такие люди есть. Сегодня у нас, в том числе в кардиодиспансере, замечательная рентген-хирургическая служба, отлично делают операции на сердце: эндоваскулярные, внутрисосудистные, ставят стимуляторы. Кардиодиспансеру в этом плане везет. Есть в Кургане и проктология – осталась со времен Витебского. Но признаю, что некоторых специальностей у нас нет, или они есть, но им стоило бы повысить квалификацию.
– Чем вы сильны?
– Для меня и всего коллектива кардиодиспансера важно оставить то хорошее, что было в советское время, – доброжелательное отношение к больному. Я искренне считаю, что старое поколение, воспитанное при СССР, выгодно этим отличается. И сохранить это отношение все труднее, потому что приходит молодежь с совершенно другими установками, другими взглядами на жизнь. Многие не готовы отдавать пациенту дополнительные душевные силы. Беда нашего региона в том, что мы окружены более успешными соседями. Поэтому все, кто отличаются в положительном смысле, имеют возможность выбрать лучшие условия в другом регионе. Но все же мы стараемся передавать новым поколениям понимание важности человечного восприятия пациента, и я уверен, что все наши сотрудники, от врача до санитарки, профессиональны и доброжелательны. Кроме того, как я уже упомянул, мы активно развиваем хирургическую службу, диагностическую базу.
– А операции у вас платные?
– Нет, это бесплатно. Еще мы сильны тем, что продолжаем приобретать новое оборудование. За последние два года у нас появились и активно используются новый ангиограф, мультисрезовый компьютерный томограф. На последнем в настоящее время выполняем виртуальную коронароангиографию – это современная щадящая методика оценки поражения сосудов сердца. Сегодня купили фрезу, которая может срезать бляшки внутри сосуда. Заключаем контракт на приобретение аппарата для внутрисосудистого ультразвука – то есть сможем увидеть не только структуру отложения, но и определить резерв кровотока. На коронарных сосудах мы работаем на крепком среднем российском уровне, может, даже чуть выше.
– Как вы пережили ковид? Много было отложенных плановых операций?
– Тяжело пережили. Случались всплески заболеваемости, когда мы вынужденно закрывали отделения, ограничивали плановую работу. Если говорить о кардиологической службе, то за последние два года у нас только по стационару недовыполнено порядка четверти объемов. Это формирует отложенный спрос. Плюс хроническим больным было очень сложно попасть в поликлинику за коррекцией лечения. И мы увидели огромное количество декомпенсированной ХСН – те самые жуткие отеки чуть ли не до пупка. Я такого не помню с девяностых, когда зарплату не давали и лекарств не было. За два года плановая система здравоохранения испытывала огромные трудности. Поэтому сейчас, когда ковид отступил, нам нужны быстрые победы. Что это значит? Не дать умереть тем, кто собрался. Перешерстить все врачебные участки, списки диспансерных больных, пригласить их, осмотреть, пролечить в стационаре, чтобы выгнать лишнюю воду и отеки, подлечить аритмию. На первичное звено ложится огромная задача, при этом участковые терапевты, фельдшеры здорово устали. У них много задач, еще вакцинация, диспансеризация… После ковида нам достался слишком большой вал проблем, но сердечно-сосудистые заболевания – один из главных приоритетов, им уделяется постоянное внимание. И уже есть успехи – снижение смертности от болезней кровообращения.
– И как вы решаете проблему с кадрами?
– У нас в кардиодиспансере ее практически нет, мы хорошо укомплектованы, даже при том, что платим среднюю по области зарплату. На мой взгляд, наш большой плюс в том, что мы по-доброму относимся не только к пациентам, но и к сотрудникам. Поэтому у нас приживаются разные по характеру люди. Но для меня важно, чтобы они думали о больном. Каким-то профессиональным навыкам мы научим, если придется, – совсем необучаемых нет. Будем откровенны, мы выросли из четвертого Главного управления Минздрава, то есть из спецбольницы партийных чиновников, и это когда-то давало свои преимущества в плане комфорта, меньшей загруженности. Но сегодня у нас лечатся обычные, непривилегированные пациенты – 58 % больных доставляет скорая помощь. Работа в кардиоцентре не особенно чистая, и санатория здесь нет. Но сотрудники идут… Осталась открытая вакансия невролога, не хватает медсестры в Центре здоровья, но все прочие ставки укомплектованы. У нас есть система стимулирующих выплат, поощрений, которые мы коллективно обсуждаем. Каждый знает, что если он чем-то недоволен, то всегда может прийти к руководству, его выслушают и, если что-то можно исправить, исправят. Есть у нас и система целевой подготовки: детки приходят на практику, мы их отслеживаем, стараемся вовремя заметить тех, кто посерьезнее, зазвать, пригласить. Потом они поступают в ординатуру – сейчас надо восемь лет, чтобы стать полноценным кардиологом.
– То есть молодежь у вас тоже работает?
– Да, каждый год после ординатуры берем ребят.
– Мне кажется, сейчас больше проблема с поколением, которое выпало из-за девяностых, когда молодежь не шла работать в медицину. Есть у вас сорокапятилетние? Те, кто уже должны быть крепкими профессионалами?
– Этот разрыв и правда существует. У нас 40 % врачей пенсионного и предпенсионного возраста. Дефицит тех, кто уже все знают, но все еще хотят работать. Трудно найти дежурантов. С новым поколением сложно договориться. Сотрудникам за пятьдесят говоришь: «Я понимаю, что у тебя помидоры, но надо». И он соглашается. У молодых же свои цели в жизни, интересы – под них приходится подстраиваться. И что самое интересное – только деньгами их не заманишь.
– Меня удивили ваши слова о советской медицине, что она была пациентоцентрична, человечна. Потому что мне всегда казалось, что в Советском Союзе, да и в России, с пациентом не говорят. Доктор предпочитает не рассказывать, что происходит, а между тем психологическая составляющая очень важна. С тобой работают по принципу: «Ты кто такой, чтоб рот открывать? Я доктор, а ты никто».
– Согласен, раньше существовала, да и сейчас осталась в ходу патерналистская модель. Да, возможно, я субъективен и транслирую собственный опыт: мне просто повезло, что наша больница всегда была пациентоориентированной, мы уже говорили о некоторых особенностях. Врачей тщательно отбирали. Это влияет на отношение к людям. Хорошо бы такой подход масштабировать на всю систему. И нельзя забывать, что я нахожусь внутри системы, я свой и где-то субъективен.
– С какой главной трудностью вы столкнулись в этом году?
– Без предупреждения уволились и уехали в Тюмень два хирурга – это оказалось тяжелее всего. Специалистов взамен прежних мы нашли, причем очень профессиональных. Первого, Василия Прокопьева, в Крыму – завлекли добрым коллективом, возможностью самостоятельно планировать свою работу и освоить некоторые новые операции. Сманили и не пожалели. Второй врач совсем молодой, но тоже умный, талантливый – Абдымомун Абдыкалыков. Он из семьи потомственной киргизской советской интеллигенции. Неизбалованные ребята, очень хорошо работают. Рвутся в бой, хотят развиваться. Мы давно хотели развивать направление аритмологической интервенции. Это когда пациенту с приступами мерцательной аритмии, угрожающими жизни, через прокол в лучевой артерии проводится электрод к устьям легочных вен, наносится радиочастотный импульс, и тахикардия прекращается. Давно хотели этим заняться, но не было специалистов. А у новых ребят глаза горят. Они готовы, финансирования у нас хватает, так что будем развиваться. Поэтому еще раз убедился: сложности и проблемы – не повод для уныния, а хороший шанс для развития.
– У вас как у человека, находящегося внутри системы, есть какие-то поводы для оптимизма?
– Конечно. Кардиодиспансер сегодня – учреждение, не просто достигшее определенного уровня, но и продолжающее развиваться. Мы ставим перед собой две задачи – профессионально расти и сохранять эмпатию к больным. Считаю, у нас есть успехи в обеих сферах. Продолжает развиваться хирургическая служба, работают талантливые молодые врачи. Мы сотрудничаем со скорой помощью – оперируем тех, кто поступают с инфарктом миокарда. И повторю: непростые времена – это повод не отчаиваться, но искать резервы для развития. ///