Там, где светло и тихо

«Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Не знаю, чем думал заняться Алексей Михайлович в эту субботу, но мы свалились ему как снег на голову: «Завтра ехать, с самого утра». Не отказал: «Давно хотел с церковью повидаться да икону передать».

-Откуда она у вас? – спрашиваю Бутакова уже в машине, осторожно разворачивая бережно завернутый в тряпицу образ Спасителя.

-Хороший человек подарил. Я с ним не знаком, имени даже не знаю. Узнал, что я церковь рубил, выслал две иконы, наказал одну отвезти, другую себе оставить.

-А какая у вас?

-Богородица с ребенком на руках. Она семейная, домашний очаг хранит...

Ехать было километров 120, я пытала Алексея Михайловича обо всем: где родился, когда крестился... А уже потом прочитала «биографию из четырех букв» в томике написанных им стихов, названном «Там, где светло и тихо»:

«Родился 27 марта 1949 года в канун Алексеева дня, и поэтому другого имени как Алексей никто из родни для меня и не помышлял. Но называли меня в семье и в деревне по-разному. Бабушка называла меня Олешка, а шорник Терентий Иванович – Леванит. Мои деревенские друзья-товарищи кликали меня Ленькой. Ленька так Ленька, я не обижался. Более того, в классе, кажется, пятом, на левой руке крупным корявым шрифтом с помощью иглы и синих чернил сделал наколку из четырех букв – «Леня». Более глупого поступка за все свое детство не совершал. До сих пор стыдно, тем более, напоминание о глупости никуда не исчезло. Волос на голове поседел, а наколка как новая».

Тогда-то я и отметила, что каждая рассказанная им история – беглая зарисовка из жизни:

- В 80-х мне попала на глаза репродукция, а на ней церковь полуразрушенная. И так она запала мне в душу, что я вернулся и купил ее. Повесил над дверьми, смотрел, какая красивая, и думал: вот бы мне возможность подвернулась восстановить ее, я бы был благодарен Богу. И когда Валерий Юрьевич слепил меня предложением церковь рубить, я был готов морально. Вообще случайностей не бывает. Смотрите: название института, где проект церкви делали, – НИАП, и я тогда жил на Ниапе, это речка недалеко от Боровлянки. У Шмакова дочь замуж вышла за Бутакова, и у меня та же фамилия. Думаете, совпадения?

- Кто вас рубить научил?

- Жизнь... Деда похоронили, когда мне лет десять было, домик у нас недостроенный. Вот бабушка и говорит: «Ну, внучек, ты сейчас в семье старший, принимай хозяйство». Сперва потолки в доме подшил, в 13 лет уже баню поставил. Дерева тогда не было вообще никакого, а мама на ферме работала. Я возьму там лошадку и осину, заготовленную на истопле. Так потихоньку с грешком навозил. А рубить... Влекло меня, наверное, к этому. Гены, может быть. В Тебеняке, на родине моей, все мастеровые, мужички хозяйственные. Как старики учили: должен и печь сложить, и окна вставить, только за солью можно к хозяйке сходить. Все остальное должно быть своим, натуральным.

Я смотрю из окна машины, леса проносятся мимо не взятой в раму картиной: «Сейчас дорожка будет хорошая, спокойная, машин мало, – продолжает Алексей Михайлович. – Я как-то ехал по ней – мужчина идет. Дай-ка его посажу. Минут, может, тридцать с ним говорил, до сих пор благодарен судьбе. «Далеко едешь?» – спрашивает. – «На церковь». – «А ты знаешь, чем раньше покрывали железо на куполах?» – «Нет». – «Конским копытом. Разогревали его и, когда оно превращалось в жидкую массу, мазали на листы». Последние с Невьянска привозили, с Демидовских заводов на Урале. И от коррозии таким образом защищали. Когда мы раскрывали Усть-Суерьскую церковь, она все еще масленичная была. Местами дробью избита, а в основном простояла. Вот технология была!

- Вы еще на одной церкви работали?

- А разве Валерий Юрьевич не рассказывал?..

Историческая справедливость

Параллельно со строительством церкви Архангела Михаила, к которой мы направляемся, Валерий Шмаков начал возрождение Николаевского храма в селе Усть-Суерское Белозерского района, недалеко от места, где он разводит племенных бычков породы абердин-ангус. Каменный, пятиглавый, с двумя приделами (нижний – во имя Николая Чудотворца, верхний – Зосимы и Савватия Соловецких) и ярусной колокольней храм датируется 1805 годом. В тот год были завершены все работы (благословенная грамота на его заложение дана в 1780 году). С наступлением XX века, как и тысячи других русских церквей, Усть-Суерьская пережила свою трагическую историю: 1919 г. – залетевшим снарядом разбита крыша, поврежден иконостас; 1928 г. – председатель сельсовета дает молодежи команду: «Бейте, ребята, церковь!» – летят стекла, горят книги, иконы; к 1945-му здание используется как зернохранилище; позднее в нем организуют сельский Дом культуры. А после и вовсе оставят умирать заброшенным.

- Видимо, ездил Валерий Юрьевич мимо, и душа у него болела, что такая красота неприкаянная стоит. Вот руку и приложил. Решил он: закрыть эту церковь от разрушения. Как говорили раньше: «бери дом крытый, кафтан шитый». Под крышей ей осадки не страшны. Мы площадку сделали смотровую, где звонарь будет стоять, по старому образцу. Лестницу к ней. Не дубовую, конечно, сосновую, но такую же как была. Можно подняться, полюбоваться видом. Кованные кресты старинные выправляли. Ума сперва не хватило: нагрели железо, и кувалдочкой, а оно сыпаться начало. Тут же прекратили, на холодную подновляли. Штукатурили уже не мы, другие ребята. Кстати, стены у нее хитро сделаны – толщиной полтора метра, а внутри железо проложено. Интересно. Когда-нибудь, Бог даст, путь туда будет, съездите, церковь сильно красивая – старостью своей. Легендами обросла.

- Какими?

- Будто повелела ее построить Екатерина в честь победы правительственных войск над Пугачевым в 1775-м году. Под Усть-Суерским же произошло большое сражение, о котором упоминается в летописи. Повстанцев разбили. Императрица и приказала увековечить победу. И как-то верится этому. Потому что на сводах кирпич не такой, как современный, – большие пластины, на каждой тавро стоит. У Гиляровского прочитал, что такие из Москвы, Петербурга привозили, скорее всего, водным путем, по Тоболу.

- Простите, и это Большое Шмаково? – вырывается у меня.

- Где Малое, хочешь спросить? – откликается главный редактор.

- По берегам столько рыбаков было, карасик ловился, – рассказывает наш провожатый. – Когда начинали строить, семей 15 здесь жили. На глазах... кто умер, кто уехал, как обычно.

В лучшие времена в деревне было до 100 дворов, она жила полноценной жизнью: пахала землю, растила скот, гуляла по праздникам, справляла крестины. Сегодня от силы пять-семь домов ждут скончания своего века. Один из них еще выставлен на продажу за двадцать тысяч рублей. Другие безвозвратно забыты. Здесь живут только двое: «комендант» Сергей, у него хранятся ключи от церкви, и девушка, нанятая кем-то пасти горстку овец и гусей. Да Шмаков бывает набегами. Дом в духе архитектуры Русского Севера – с подклетом, чтобы зимой не заносило снегами, высоким крыльцом, откуда как на ладони видно дальнее поселение, – скорее резиденция для отдыха и приема гостей.

«Что движет человеком, когда он строит церковь в деревне, которой нет?» – наговариваю на диктофон вопрос для Шмакова, и иду вслед за Бутаковым по тропинке в высокой траве.

- Не налюбуюсь, дышать ровно на нее не могу, – останавливается Алексей Михайлович. – Когда работал, здесь же и спал, машина под навесом стояла, и я под ним. Даже ночью не хотел расставаться. Что-то родное, близкое. Душа у меня поет... Помню, начал рубить, приходит мужчина, такой любопытный: «Так-так, наверное, баню богатому барину рубишь». Я говорю: «Нет, не отгадал. Подумай, потом придешь». – «Да что думать, я и так знаю». Ушел. А там у нас глухонемой – мужчина молодой, женатый. Подошел, посмотрел – на меня, на работу мою – и перекрестился. Я чуть не заплакал. Надо же, не слышит, не говорит, а знает, сразу все понял.

Звенящая тишина прерывается треском кузнечиков. Я ловлю ухом журчание быстротечной Суери, скрытой от глаз высокими обрывами. Вдыхаю сладкий запах нагретых летом луговых трав, смакую горечь полыни. И щурюсь сквозь солнце на кресты, венчающие крону из девяти глав. Где найти слова, способные описать «открыточную» безмятежность? Жаль, что не смогу, взяв читателя за руку, привести его к месту, обновляющему после шума и суеты привычного мира городских будней.

- Даже какой квартал леса знаю, – приветственно прикасается к стенам их мастер, – 56-й, в Тюменской области. И дерево все живое. А то оцилиндруют на станке, защитную пленку снимут – души в нем не останется. Здесь все топориком, по старинке. Поэтому поры, как трубы органа, дышат.

- Почему лемеха разные?

- Верхние я рубил. Они традиционные, как в Кижах. Нижние – ребята мои. Это уже более современная форма, в интернете подсмотрели, как крестики. Молодцы, хорошо получилось.

Срубили «добро и стройно», как писали раньше плотники в подрядных. В этом обязательстве – вся суть народного зодчества, воплотившего в себе и человечность, и высокое мастерство, и извечное стремление к гармонии.

Легкий силуэт, выверенные пропорции, кажущаяся простота форм и необычайное созвучие с природой. Мне было интересно узнать: есть ли прообраз у церкви? Искала в интернете похожие и вроде бы даже нашла: все они относятся к XVII-XVIII векам. Чтобы утвердиться в догадках, набрала по телефону автора проекта Владимира Пунгина: «Не ищите, – сказал, – она вобрала в себя все черты многовековой деревянной архитектуры Русского Севера. Тот же шатер, те же расширения срубов кверху, так называемые «развалы», те же разметавшиеся крылья стрельчатых бочек».

То же ощущение гордой устойчивости и уверенного взлета ввысь, глубокая правдивость и влюбленность в свободу... В голову закрадывается крамольная мысль: стоять бы ей в музее «Малые Корелы», а не пустовать в Богом забытом месте. Кому она здесь нужна?

- Нравится? – волнуясь, спрашивает нас Бутаков, окидывая церковь ласковым взглядом. – Не зря жизнь прожил, да?

Некоторое время молчим. Каждый думает о своем. Женя продолжает фотографировать.

- А я все размышлял, почему ты вечно улыбаешься, – обращается к нему Алексей Михайлович. – Красоты столько снимаешь.

- В этом смысле я счастливый человек, – соглашается Женя.

- А вы? Вы чувствуете себя счастливым?

- Если жизнь не брать, одну только церковь... Я вам по другому отвечу. «То нам холодно, то жарко, то нам ветер, а то тишь, человеку много надо, никогда не угодишь». Тем не менее душа-то у меня уже успокоилась. Ничего не страшно. Дети, внуки прекрасные. Жизнь дал другим. Церковь срубил. Только что не доделали... Видите, нижние бочки не все покрыты, внутри углы не прибраны, крыльцо должно быть другим. В спешке заканчивали, за два дня, надо было успеть к открытию. Все бегом, бегом. Жалко. Один рывок остался. Как будто точка в конце главы не поставлена. Узнайте у Валерия Юрьевича, может, пригласит. Я готов. Хоть сейчас за работу.

С этого все и началось, – хлопнул перед нами Валерий Шмаков подшитой стопкой бумаг толщиною с крепкую мужскую ладонь. На первой странице запись: «Первая всеобщая перепись населенiя Россiйской Имперiи на основанiи высочайше утвержденнаго положенiя 5 Iюня 1895 года». – Точнее, с этой тетради.

96 листов вдоль и поперек исписаны мелким почерком. В них – семейная память одного рода.

- Бабушка записку мне написала: деды­прадеды, кого помнила. И вот зимой, работы нет, одно расстройство (у Шмакова был тогда строительный бизнес, в сельское хозяйство он ушел позже, – прим. ред.), сказал главному инженеру: «Ты тут рули, а я нервы тратить не буду». Залез в архив. А туда попадаешь, и такой детектив начинается... Выискиваешь своих предков по четырем линиям. И это не просто любопытство. Ты складываешь воедино кусочки истории. Люди­-то жили столетия назад, в тяжелые времена. Кем они были, чем занимались? Интересно и значимо получается, особенно если накладывается, допустим, на «Историю государства Российского» Николая Карамзина. И ты становишься ближе к корням, выпрямляешься, начинаешь больше понимать о себе, обо всем, что тебя окружает.

Увлекшегося генеалогией Шмакова безотчетно тянуло к родным местам:

- Дом ставил, еще не знал, что дед родом отсюда, думал, он из другого села. Просто ехал как-­то с отцом в Тюмень: опять же зима, вечер, с бора спускаешься – пригорочки как на картинке, старые домишки стоят вкривь да вкось... Екнуло что-­то. А уже потом, когда дом был готов, рылся в бумагах, и выплыло: дед жил здесь.

- А церковь почему решили поставить?

- Я не задумывался.

- Романтические желания?

- Можно и так сказать, не по расчету же... Во­-первых, церковь была здесь и раньше, тоже Архангела Михаила. В советские годы, как обычно, снесли. А, во-­вторых, я всегда рассуждал: если человеку надо, он и за тридевять земель поедет. А нет, так нет. Конечно, хотелось бы, чтобы церковь чаще была открыта. Но мужики, например, в этом году сами собрались на Крещение: вырубили прорубь, поставили свечки, молитву прочитали, искупались. Почему бы и нет?..

В 2014 году Валерий Шмаков передал церковь Успенскому приходу поселка Варгаши, настоятелем которого в то время был протоиерей Виктор Константинов. В 2015­м его прихожанки пошили одежды для престола и жертвенника. Прошли несколько служб: 21 ноября при большом стечении народа, как приглашенного из Кургана, так и из окрестных сел, в церкви был совершен первый молебен с акафистом и водосвятием, меньше чем через месяц – Божественная литургия... Но сегодня церковь почти всегда на замке. Только «комендант» Серега топчет тропинку к ней: «подмести да проверить, все ль ладно».

- Давно был батюшка­-то? – узнаю у него.

- Последний раз месяца три назад с ним общались. Сняли, что ли, его?.. У них ведь тоже свои заморочки. А новый ни разу не приезжал.

- Что дальше? – адресуем вопрос Валерию Шмакову.

- Переговорю с батюшкой – отцом Евгением (настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в КГСХА митрофорный протоиерей Евгений Смирнов – прим. ред.), у него сын Тобольскую семинарию окончил, отец Алексей, грамотный очень. Мне, конечно, проще со своими, кого я знаю хорошо – приятно было бы, если бы мой духовник приезжал сюда. Согласие будет, график сделаем легкий, опубликуем расписание служб.

- Есть планы продолжить работы и здесь, и в Усть­-Суерье?

- Это не планы, это обязательства. Перед собой.

P. S. На обратном пути мы свернули в деревеньку в пяти минутах езды отсюда. Малое Шмаково поживее Большого: целая улица с десяток домов.

- Что люди говорят про церковь? Ходили? – спрашивает Лена крепкого старика, вышедшего встречать машину.

- Я – нет. Напоказ никогда не молился. Только вот здесь (стучит по груди), сам для себя. А церковь сделана, стало быть, стоит. Если бы работала, старухи ходили, они были, когда ее открывали.

Еще восемь минут, и мы в Ошурково – с населением больше 400 человек. Ближайшие церкви в Мокроусово и Варгашах, до любой – больше часа пути. ///

Текст: Анастасия Мазеина
Фото: Евгений Кузьмин