Сергей Леонидович Гармаш оказался человеком совершенно простым и предельно конкретным.

- Занесите ваш журнал в театр и оставьте для меня на вахте, – сказал он мне, давая понять, что решение будет положительным только в случае, если издание того стоит.

- Сергей Леонидович, я, конечно, собиралась лететь в столицу, чтобы встретиться с вами, – начала я выпутываться из положения, – но преодолеть три тысячи верст только для того, чтобы отдать журнал, даже для меня – слишком. Может, сойдемся на том, что я кину ссылку на наш сайт?
- Согласен.

- Когда мне можно перезвонить, чтобы узнать решение?
- Завтра.

***

- Сергей Леонидович, это Елена, я вам вчера звонила насчет интервью…
- Да, я помню.

- Удалось ли вам посмотреть интернет-версию нашего журнала?
- Да, я посмотрел. Скажите, интервью с Познером – это ваша работа?

- Да.
- А с кем еще вы беседовали?

- С Табаковым, с Джигарханяном, с Андреем Смирновым, с Владимиром Валентиновичем Меньшовым… Мне всех вспоминать?
- Нет, этого достаточно. Судя по всему, вы действительно не желтая пресса. Я согласен быть в такой компании.



Питер. Парк Победы.

Люди в костюмах середины прошлого века прогуливаются по Крестовскому острову. Зеваки. Палатка режиссера. Камера, передвигающаяся по рельсам. Это съемки телефильма «Ленинград.1946». Высокий и импозантный Гармаш занят в роли фронтовика и бывшего учителя Данилова: длинное черное пальто, шляпа, серый костюм с широченными брюками, тонкие усики над верхней губой. Судьба его героя, жена которого получила похоронку и вышла замуж за другого, стала типичной трагедией того времени. Данилов превращается в одного из самых опасных бандитов. С ним борется агент под прикрытием – милиционер Ребров (Евгений Миллер).

Читаю комментарии на форумах актеров, занятых в съемках этого фильма: «Пожалуй, по масштабу этот проект похож на «Ликвидацию» и «Место встречи изменить нельзя». Действие происходит в послевоенном Ленинграде. Истории всех героев – не выдуманные. По словам сценаристов, они полгода изучали архивы. Начальник петербургской полиции Сергей Умнов выделил съемочной группе несколько консультантов. И выяснилось, что Ленинград 1945–1946 годов был практически Диким Западом».

Как говорят коллеги Гармаша, «Леонидыча» на главную роль выбрали не случайно. Режиссер Игорь Копылов рассмотрел немало других кандидатур. Остановился на том, кого считал «настоящей глыбой». Однако были сомнения, что один из самых востребованных актеров согласится. Но, как только Гармашу отправили первые наброски сценария, он сразу перезвонил и уточнил детали образа героя. Потом приехал на примерку костюма и фотопробы. Оказалось, что это было стопроцентное фактурное попадание.

«Задача превзойти «Место встречи» и «Ликвидацию» пред нами не стояла, – признаются сценаристы. – Идея в другом. Фильм не только о том, как милиция боролась с бандами. Он, прежде всего, о людях и их судьбах, по какую бы сторону закона они ни были».

Вечером того же дня. Мойка, 22. Холл отеля «Кемпински».

- Ребята, я очень много курю, давайте поднимемся ко мне в номер.
Пять этажей наверх, и вот мы в номере народного артиста Российской Федерации.

- Сергей Леонидович, сколько эпизодов вы сняли сегодня? Спрашиваю, потому что процесс мне показался очень медленным. Помню, кто-то из актеров говорил, что самое сложное в кино - это ожидание.
- Да, это одно из самых сложных. Но кино вообще не быстрый процесс. И как раз сегодня он не был медленным. Мы сняли три сцены (три разных сцены), и сделали это достаточно быстро. А если бы эти сцены были в интерьере, думаю, все растянулось бы намного дольше, потому что было бы связано со светом, с его установкой. Действительно, ждать на съемках – это трудный момент, но я к нему давно привык, и он перестал для меня быть таковым. И потом ждать – это ведь не в том смысле, что ты сидишь где-то и ожидаешь, а в том, что ты репетируешь. Или вот: кажется, съемка уже начнется, но вдруг поправка грима, костюма, света, вдруг ремарка оператора или режиссера. Ну, в общем, это действительно процесс небыстрый. В том кино, в котором я начинал сниматься, норма выработки была 3 минуты. Если бы сейчас было реально получить такой бюджет, чтобы была возможность в день снимать три минуты, это было бы просто счастьем, потому что это много. Если снимаются какие-то экшен-сцены с каскадерами, со взрывами, то сейчас при сегодняшних бюджетах в графике может стоять минута в день.

- Вы дважды снимались у Михалкова. Скажите, вы считаете это актерской удачей?
- Я на такие вопросы не отвечаю и роли свои не оцениваю. Это должны делать зрители, кинокритики, пишущие люди.

- Я имела в виду не это. Не оценку качества работы. А оценку процесса. Насколько я знаю, Никита Сергеевич – один из немногих (если не единственный) режиссер, у которого на съемках есть репетиционный процесс, процесс работы над ролью.
- Были и другие режиссеры, с которыми я репетировал, это, безусловно, и Вадим Абдрашитов, это и Лёша Учитель, и Анджей Вайда, но в таком объеме, в котором это было на картине «12», не было нигде. «12» – это совершенно отдельная история. На «12»-ти мы дважды проходили полностью весь сценарий, как это делают в театре с застольной читкой, не видя ни декораций, ничего. В этом смысле – да.
Но все-таки я не до конца понял ваш вопрос.

- Вот смотрите, многие актеры мне говорят: в театре мы набираем, в кино – отдаем. Получается, это огромная удача, работать с режиссером, который не только берет то, что ты имеешь, что ты накопил за время работы в театре, но у него есть чем поделиться самому.
- Ну, вы знаете, кино и театр – это совершенно разные виды искусств, которые имеют общие моменты, такие как текст, костюм, грим, но не больше. Всё остальное: атмосфера, процесс, импульс… В театре сцену длиной в две минуты ты можешь репетировать три недели, и она будет получаться или не получаться. А в кино ты приходишь, и если сцена стоит в твою смену, она будет снята в любом случае. Почему так молниеносно не происходит в театре – это загадка. Трудно объяснить. Но и там, и там: и в кино, и в театре, - я, прежде всего, хочу получать удовольствие. А получать удовольствие, не отдавая себя, в театре невозможно. Ты отдаешь свою кровь, свои кишки, свой адреналин. Если ты не будешь выворачиваться, тебя не воспримет зал. В театре отдача гораздо больше, и ответственность тоже больше. Это не значит, что в кино можно позволить себе безответственность, просто в кино есть такое понятие как дубль. В театре дубля нет. Поэтому если говорить о затратах, то отдача в театре зачастую гораздо больше. Хотя бы потому, что выходя на сцену, ты иногда проводишь там три часа кряду. Здесь есть команда «Стоп». Перерыв, перекур. Там команды «Стоп» нет.
Я могу сказать, что ровно ничему я не отдаю предпочтения. Для меня это два совершенно разных и при этом равных вида искусства: то, чего я не нахожу в театре, я нахожу в кино и наоборот, чего не нахожу в кино, нахожу в театре.

- А именно?
- Не знаю. Трудно ответить. В кино есть новые лица, новые места. В кино ты чаще, чем в театре осваиваешь новые роли и новые темы. А в театре – своя, всегда одна и та же, семья. Это дом. Только не задавайте мне вопросов, на которые вы знаете ответы. А то я буду думать, что вы проверяете: дурак я или нет.

- ))
- Я же вижу, что на последний вопрос вы знаете ответ.

- О`кей, тогда спрошу вас о последнем съемочном дне. Никита Сергеевич Михалков как-то сказал, что последний съемочный день – это очень тяжело. Он имел в виду грусть, которая сопровождает нас, когда мы расстаемся с чем-то очень любимым. Как это происходит у вас?
- Конечно, это может быть грустно. Но слово «тяжело» в моем случае неуместно. Моя фильмография до стыда огромная. Я не проверял, возможно, она уже за 130 перевалила. Скорее всего. Только из этих 130, если найдутся 10, которые становятся частью твоей жизни, то хорошо.



- Вы как-то сказали, что 10 – это те, за которые вам не стыдно. Можете назвать эти десять работ по именам?
- Я не хочу ничего называть, потому что их может оказаться 9, а может быть 12. Не хочу что-то забыть. Конечно, я люблю свою первую картину «Отряд», люблю «Любовника», люблю «Механическую сюиту» и «Свои», очень люблю свою небольшую роль в «Стилягах», я люблю фильмы Соловьева и, безусловно, оба фильма Абдрашитова, фильмы, сделанные с режиссером Анджеем Вайдой, и картину Михалкова «12». Понимаете, я боюсь что-то упустить. И не считаю нужной такую конкретизацию. Потому что, когда я говорю: мне за эти фильмы не стыдно, я не имею в виду, что остальные – сплошной позор. Нет, конечно.
Но, во-первых, такого не бывает, чтобы ты все время получал предложения исключительно хорошие и исключительно те, которые бы тебе нравились. А во-вторых, надо просто работать и зарабатывать деньги. Будучи моложе, я многого не понимал и порой соглашался на то, что мне казалось здорово, но это здорово не оказывалось. Сейчас я в большей степени способен оценить, но все равно иногда соглашаюсь, несмотря на то, что догадываюсь: эта работа не принесет особого удовольствия и каких-то серьезных дивидендов. Но надо работать и кормить семью.

- В 92-м вы сыграли Шатова. Я специально пересмотрела этот фильм после того, как вышла лента Владимира Хотиненко…
- Я не видел его «Бесов». Очень хочу посмотреть. Но при всей своей дружбе и огромнейшей любви к Володе я не верю, что могло получиться. «Бесы» даже у Вайды не случились. Я не хочу сказать, что это произведение относится к такой литературе, как роман Булгакова «Мастер и Маргарита», который не нужно пытаться ставить в театре или снимать в кино. Или как «Антоновские яблоки» Ивана Алексеевича Бунина. Попробуйте их снять! Яблоки будут, запах – нет. В книжке – он есть, а в кино не будет. Что-то такое и тут, наверное, присутствует, потому что не только Таланкин и не только Вайда пытались это сделать. Была еще одна попытка снять «Бесов», но она даже не появилась на свет.
Бывает так: в определенное время есть актеры, которые могут это сыграть, а потом наступает какой-то период, когда их нет. Пройдет сколько-то лет и, может быть, опять родятся актеры, которые смогут. Я вот поделюсь абсолютно личным своим ощущением: если взять молодого Даля в роли Верховенского и на этого Даля накручивать всю остальную группу артистов, вот тогда можно придумать «Бесов». Вот вы только вообразите: центральная фигура – Даль и… ну, например, Дворжецкий – Ставрогин! Представляете?!
Конечно, может быть, я ошибаюсь, может быть Володя (Хотиненко) снял хорошую картину… Но картина Игоря Васильевича Таланкина, в которой я снимался (спасибо ему огромное, он изумительный, просто потрясающий режиссер и человек!), не состоятельна.

- А мне она понравилась среди прочего тем, что основная линия – осмысление традиционных человеческих ценностей на фоне зарождающегося террористического движения – на мой взгляд, там прослеживается наиболее ярко. Ведь «Бесы» – это роман о судьбе страны, оставленной Богом. Так?
- У Достоевского в одном письме есть такая фраза… Он пишет: «Когда-нибудь в 21 веке какой-нибудь блузочник (под блузочником подразумевается один из героев французской революции) приставит лестницу к «Сикстинской Мадонне» и располосует ее сапожным ножом на части во имя всемирного торжества свободы, равенства и братства». То есть его мысль была еще глубже. Он предупреждал нас, чем заканчиваются любые революции. Любые.

- Скажите, вам близок Шатов? Есть мнение, что Достоевский вложил в его уста свои собственные мысли. Помните монолог: «Знаете ли вы, кто есть теперь единственный народ-богоносец, готовый спасти мир именем нового бога…»? В вас эта мысль находит отклик?
- Про русский народ-богоносец? Нет. Я не берусь судить об этом. В прошлые века – может быть и да. Сегодня – нет, не богоносец. По крайней мере, на моей памяти, на протяжении моей жизни. Мог бы быть? Наверное, мог бы.

- А про атеизм? Про то, что русский человек не может быть атеистом, «атеист тотчас же перестает быть русским»?
- Я не склонен думать, что это мысль самого Достоевского. Это немножко Шатов. Достоевский не был столь ортодоксален. И потом, понимаете, в нас в каждом где-то внутри есть атеизм. Как в каждом атеисте где-то глубоко живет желание верить. Дуализм во всем. Хорошее и плохое. Вера и неверие.

- А вы верите?
- Верю. Но я не религиозен.

- Всегда хотела спросить у верующего артиста, как в нем уживается вера в бога и приверженность профессии, которая с точки зрения РПЦ, грешна.
- Я вам скажу словами, которые недавно услыхал из уст мудрейшего человека Юрия Арабова (прозаик, поэт, сценарист, постоянный соавтор Сокурова – прим. ред.): «Для меня церковь и религия не есть Бог».
Хотя иногда, когда мне хочется попросить за близких или послать слова тем людям, которые мне дороги и которых уже нет, я захожу в церковь. Захожу, и когда хочу попросить прощения за свои грехи.
Знаете, тридцать лет назад (мне в то время было 26 лет) я снимался в Печорах Псковских и там попытался заговорить с одним старцем. Теперь, когда я вспоминаю о нем, пытаюсь воскресить его лицо, мне кажется, что это был Иоанн Крестьянкин. Хотя, возможно, на меня влияет книга «Несвятые святые», написанная архимандритом Тихоном Шевкуновым. Так вот я сказал тогда тому старцу: «Батюшка, посоветуйте мне что-нибудь или пожелайте, а то у меня такая профессия…» - «Какая?» - «Вы понимаете, я лицедей. Я снимаюсь в кино, работаю в театре». И, знаете, что он мне ответил? «Вы много на себя берете, молодой человек. Лицедейство – это представление евангельской легенды на сцене. А так: скоморохов никто на Руси никогда не вешал».
А вообще, я не понимаю природу вашего вопроса. Вы говорите о вещах каких-то ортодоксальных. Не думаю, что если человек верующий, он должен быть в чем-то ограничен. Я знаю массу актеров, и никто, ни в какие времена не предавал их анафеме и двери в церковь перед ними не закрывали… Более того, на фестивале кино в Барнауле я видел священника, настоящего, в рясе, который привез туда свой фильм, заметьте, не документальный, художественный… Как вы это оцените? Мне кажется, каждый должен заниматься своим делом и делать это хорошо, профессионально. И если уж батюшка решил снимать кино, не плохо было бы сначала сходить во ВГИК, потому что кому ж как не церкви знать, что у нас и так полстраны не на своем месте.

- Хочу поговорить про современное искусство вообще и авторское кино в частности. Про метафоричность. Ведь нельзя сказать, что, например, Пушкин не метафоричен, но его сравнения понятны всем. Сейчас же, чтобы понять некоторые фильмы или некоторые произведения живописи нужно иметь очень хорошее образование. Должно ли искусство стремиться быть доступным?
- Не надо путать метафору с тем моментом, когда кто-то (литератор или кинорежиссер) декларирует: «Хей, ребята, за мной, за моей ассоциацией! А кто ее не догоняет, тот лох!» Это разные вещи. Метафора, она на то и есть, чтобы сделать многие вещи понятнее, а не обращаться к филологу с тем, чтобы расшифровать ее.
Что касается авторского кино… Всегда были более читаемые вещи и менее. Как в живописи. Всегда большее количество людей поймут «Утро в сосновом бору», чем «Подсолнухи» Ван Гога. Так и в кино. Никогда, даже в XX веке, у Тарковского не находилось столько зрителей, сколько у Рязанова. Потому что есть кино развлекательное, а есть то, которое требует работы души. В 1976 году в декабре мы с моим другом приехали в Москву. И из сотен действующих тогда кинотеатров только в одном, в кинотеатре «Урал» на Щелковской, мы нашли «Андрея Рублева» и пошли туда. Там не было даже четверти зала. Даже четверти!
Это 1976 год. У Тарковского впереди еще 10 лет. Еще не сняты «Сталкер» и «Ностальгия»…
И потом, когда мы были студентами Школы-студии МХАТ и много ходили в кино, если «Зеркало» шло, то максимум в двух кинотеатрах столицы, маленьких. И эти небольшие кинотеатры (даю вам слово) не были заполнены. Да, если бы в 1983-м в Москве вышла «Ностальгия», то был бы полный зал и зрители бы рвали на куски, но она, естественно, не вышла, потому что Тарковский уже за границей и уже объявлен персоной нон грата. Поэтому на премьерах, конечно же, – да, элитную публику кинематограф собирал. А так, просто, если вы думаете, что Тарковский или Феллини собирали залы… Нет, не собирали. Более того, их не показывали нигде, кроме Москвы. Поэтому, когда в Днепропетровск в Дом ученых привезли «Андрея Рублева», там отламывали двери.

- Вы один из тех актеров, которого всегда будут мешать с его персонажем. Большинство людей уверены, что Гармаш, он такой и в жизни: простой мужик с завода. Это верное впечатление? Вас не раздражает оно?
- А я только простых мужиков играл? Вообще ассоциирование актера с его ролью я воспринимаю как малообразованность. Это неправильно, плохо по отношению к нашей актерской братии.

- Ну почему же плохо? Если человек искренне поверил вам, если вы были настолько убедительны? Высоцкий тоже не был и в половине тех жизненных ситуаций, о которых пел, но его полностью мешали с его героем.
- А если я сыграю вам гениально какого-нибудь маньяка? Или просто подлого человека? У меня ведь есть и отрицательные роли. При этом по Станиславскому я всегда буду адвокатом своей роли. Я буду любить своего героя и находить ему оправдания, пока буду играть. Иначе нельзя. И что теперь, вы будете меня ассоциировать с этим злодеем?

- А вы любите мультики?
- Да. У меня небольшой опыт работы, но все-таки несколько мультфильмов есть. Я озвучил пса Казбека в «Белке и стрелке», Змея Горыныча в «Иване царевиче и сером волке», папу Крыса в американском «Рататуе» и генерала в «Монстрах против пришельцев». И если мне предложат еще, я пойду. Мне интересно. А вообще, с детства я очень любил все наши мультфильмы: рисованные Хитрука, кукольные и пластилиновые Гарри Бардина и Татарского. Совершенно фантастического Петрова, с его ожившей живописью. У нас всегда были очень сильные аниматоры.

- А вы разрешаете своему восьмилетнему сыну включать весь тот шлак, в том числе мультипликационный, что сейчас показывают по телевизору?
- Вы знаете, я не запрещаю, но зато заставляю каждую неделю смотреть по одному фильму из списка, который я ему подготовил. Могу назвать последние из тех, что он видел. «Подранки», «Служили два товарища», «Джентльмены удачи», «Женитьба Бальзаминова» и на этой неделе на очереди «Баллада о солдате».

- Только русские фильмы?
- Да, только русские. Советские. Пока. Нет, я совсем не против импортного кино. Вот недавно он сходил в кино на премьеру «Невероятного путешествия мистера Спивета» режиссера Жан-Пьера Жёне. Этот фильм совместного производства Франции и Канады. Но это отдельная программа. А мой список – это то, на чем рос я, на чем росла его мама. Очень хорошее кино. И это совсем не трудно: выделить два часа в неделю, чтобы его посмотреть.



- А почему вы не захотели, чтобы ваша дочь стала актрисой?
- Вообще-то это вопрос личный. Но, если хотите, я скажу. Во-первых, потому что я не видел в ней задатков актрисы. У меня не только уверенности, но даже мысли такой никогда не возникало, что она могла бы ею стать. А во-вторых, если бы даже и видел, то все равно не очень бы желал, потому что я с 15 лет занимаюсь актерством и могу сказать, что я очень везучий человек. Я никогда не забываю благодарить господа бога и папу с мамой, и всех людей, которые окружают меня на протяжении всей моей театральной и киношной истории. Но наряду с этим я видел огромное количество тех, кто с большим правом занимал бы мое место и еще многие другие места, которые заняты кем-то другим. Их жизнь очень сильно покалечила. И это люди реально очень талантливые, достойные. На мой взгляд, в этой профессии рулетка вертится гораздо быстрее, чем во всех остальных. И если, скажем, в математике себя можно доказать на бумаге формулами и цифрами, то здесь… Там тебя проверяют по законам и правилам. А тут ты зависишь от того: понравился режиссеру или не понравился.
Иногда это так дешево опошляется, какие-то девушки говорят: «Да, в Москве, чтобы попасть в кино, это же только через кровать!» Я всегда на это отвечаю: «Вы знаете, если бы это было так, у нас бы проституции не было вообще, все проститутки бы снимались в кино». Конечно, все сложнее. Наша профессия непроста, жестка, во многом несправедлива и во многом неблагодарна. Но вместе с этим крайне, безумно любима. А насчет дочери, я бы не хотел, чтобы она сломала ей жизнь. Ну и последнее (и я сказал об этом жене на домашнем совете), если бы ей по-настоящему захотелось быть актрисой… До такой степени, что она не смогла бы без этого дышать, то никто бы ей не помешал: ни я, ни мама. Примеры тому есть.

- Ваша профессия замечательна еще и потому, что вы каждый день общаетесь с потрясающими людьми. Вся ваша жизнь состоит из этого.
- Ну и что? Это повод пойти в актеры? А если вы попадете в академию наук, вы что будете окружены заурядными людьми? Вы о чем говорите? А если вы окажетесь в хорошем сложившемся коллективе на каком-нибудь промышленном предприятии и первоклассный мастер научит ваши руки творить чудеса – это что, будет заурядный человек? Или вы хотите сказать, что те люди, которые по ящику светятся, и чьи морды рисуют, где ни попадя, – вот это люди, достойные общения! Плохая мысль.

- Я говорю не про медийных персонажей. Вы утрируете.
- Нет. Извините, я не вредничаю, просто ваша мысль банальна.

- А мне кажется, что получение каких-то ремесленнических умений, о которых говорите вы, и обогащение своего внутреннего мира – это разные вещи. Общение с людьми такого уровня как семья Михалковых или Фрейндлих или Толстых, у которых культурные пласты/корни уходят вглубь на несколько веков – это очень серьезный стимул для развития.
- Ну, так я и с Достоевским не общался. Что мне теперь литературу не читать? Или ради того, чтобы повстречаться с Михалковым, нужно заниматься актерской профессией?

- Я же не про «чай попить». Вы имеете возможность более плодотворного общения, общения, которое рождает что-то совместное. Ну, например, картину «12».
- Так, Лена, интересно. А люди, которые живут в Кургане или Екатеринбурге и не имеют возможности работать с Михалковым, или с Кончаловским, или с Тодоровским, им, может, не служить в театре? Им как быть? Знаете, я верю, что в Екатеринбурге можно найти человека, от которого узнаешь то, чего никогда не узнаешь от Михалкова. У нас всегда пророка ищут почему-то не в своем отечестве.

- Я понимаю, о чем вы, я ведь тоже не уезжаю из родного города. Это то, что каждый сам решает для себя… Но я не об этом…
- Еще раз повторю: мысль о том, чтобы идти в профессию по причине, которую назвали вы – плохая. Она не запретная, не крамольная, но добиться профессионального успеха не поможет.

- Так я и не про успех. Я про удовольствие.
- Удовольствие нужно получать от работы.

- Согласна. А помните, когда я вам позвонила, вы мне сказали: «А у кого ты брала интервью?» То есть вы тоже меряете какими-то общими мерками?
- Послушайте, Лена, если бы вы мне сказали, что вы брали интервью у Волочковой, я бы к вам не пошел. А если бы вы ответили, что встречались, например, с известным в вашем городе геологом или промышленником, и спросили: «Хотите, пришлю интервью?» Я бы сказал: «Присылайте». И пошел бы к вам. Или допустим, вы бы похвастались: «Я вот у Джигурды брала!» Я бы сказал: «Ну и берите!» И сразу бы понял, что у вас за журнал. Ну и допрос вы мне тут учинили!)) С пристрастием. Ну, хорошо, давайте дальше!

- Я хочу задать вам ряд вопросов…
- Резких?

- Вы сразу не отказывайтесь…
- Я сразу вам говорю, чтобы вы не тратили время. Извините, что перебиваю. В этой стране половина людей занимается не своим делом. Я о политике и обо всем, что с ней связано, не говорю. Потому что я артист и обмениваюсь информацией со своим зрителем только на языке театра и кино. И пусть каждый делает то, что умеет.

- А почему мы сейчас плохо слышим друг друга?
- Потому что не слушаем. Потому что у нас в руках мобильные телефоны, компьютеры и огромное количество вещей, которые с одной стороны категорически отменить нельзя, невозможно и даже не нужно. А с другой, мы не умеем с этим обращаться. Может быть, сначала нужно было объявить, что у нас через 5 лет появятся мобильные телефоны, и 5 лет всех нас обучать (я намеренно сейчас утрирую), чтобы мы знали, какие риски и какую опасность с точки зрения психологии, социологии, медицины и экономики принесет нам мобильный телефон. И только потом давать в руки мобильник.
На эту тему у меня существует собственная теория одного нажатия. Вот смотрите: раньше для того, чтобы с вами встретиться, мне нужно было остановиться там, где есть телефон-автомат, выждать очередь, не напороться на оборванную трубку, иметь в кармане «двушку» и записную книжку с вашим номером телефона… А еще нужно было, чтобы на другом конце провода вы меня ждали… А сейчас это одно нажатие. Телевизор переключить… Нужно было задницу оторвать с дивана. Сейчас – одно нажатие. Стиральная машина – одно нажатие. Микроволновка – одно нажатие. Скачать что-нибудь из компьютера – одно нажатие. И при всем при этом времени больше не становится. А это уже из области физики. И если завтра кто-нибудь объявит, что мы живем уже не 24 часа, а всего 22, я не удивлюсь.
А вообще, если бы кто-нибудь объяснил нам, чем книга отличается от интернета и чем знание, полученное из источников и выписанное рукою в тетрадь, отличается от скаченного из компьютера, мы были бы лучше. Знаете, в чем разница между знаниями, добытыми самостоятельно, и знаниями скаченными? Вторые как скачены в наш мозг, так и выкачены от туда, они не оставляют следов ни в уме, ни в душе.
Мне вот интересно, почему вы не задаете мне вопрос, почему у нас на территории огромной страны, имеющей такую литературную историю и такой литературный золотой фонд, которого по объему не имеет ни одна страна мира, нет ни одного пишущего современника, которого бы читали так же, как в свое время читали, например, Шукшина, Распутина, Белова… Почему вы не говорите об этом? А почему дети стали так плохо учиться?

- Потому что «раньше читали все, а писали единицы, а сейчас пишут все, но не читает никто». Если я не ошибаюсь, высказывание принадлежит О. Уайльду.
- Ну, это слишком пограничное суждение. Читают-то как раз много. Другое дело: что читают. А насчет детей: вы сходите в 9 класс и спросите, кто такой Шукшин и Распутин и задайте несколько вопросов по истории нашей страны, по той, которую знаете вы и я. Сходите, и ваши сомнения исчезнут. Вы что, думаете это шутка, когда на вопрос: что такое холокост, подростки отвечают: клей для обоев?
Есть вещи близлежащие, которые меня волнуют, а вы меня спрашиваете об очевидном: взаимоотношения политики и культуры. Это как признаки государства, как его функции. Это диалектика. Об этом не только марксизм-ленинизм говорил, у любого философа вы найдете, что никакая экономика не двинется без культуры. Ну, это же так понятно и неразрывно! А то, что у нас этого не понимают? Ну, так что? Мы называем себя великой страной. Мы великая в смысле размеров…

- Прочитала недавно такую статью, в ней автор говорит, что главная проблема сегодня – глубинная второсортность той гуманитарной элиты, которая отвечает за формирование понятия «патриотизм». Может быть, это мы что-то упустили, не смогли доходчиво донести до людей, что патриотизм – это не то, что многие под этим подразумевают?
- Да. Абсолютно точно. Не то, что упустили, не нашли даже. Даже не пытались. Кроме самого слова, которое затерто до дыр и ничего кроме раздражения не вызывает. И любой, кто более или менее развит, вспоминает слова Сэмюэля Джонсона, английского парламентария: «Патриотизм – это последнее прибежище негодяя». Я могу эти слова повторять уверенно по той причине, что мне позвонила партия «Патриотов России» и сказала дословно: «Мы хотим вас пригласить на представление своей новой предвыборной программы, и там будут такие-то и такие-то. Это, конечно же, Сергей Леонидович, все будет за гонорар». Я без паузы: «Родиной, б-дь, торгуете?» Дальше с заиканиями: «Ну, можно и без гонорара»…
А вообще, учить патриотизму, это все равно, что учить любви к материнской груди. Чем меньше бы об этом трепались, тем было бы лучше.

- Хочу поговорить о взаимоотношении художника (в широком смысле слова) с деньгами. Помните, в «Призраках Гойи» у Милоша Формана: «Вас рисовать с руками или без?» С руками дороже, по столько-то тысяч за каждую…
- Я действительно хотел бы верить, что индустриальное кино (а без него сегодня невозможно, так живет весь мир) не вытеснит кино художественное. Но я никогда не говорил, что искусство возможно без денег.

- В России к этому плохо относятся.
- Кто? Люмпенизированное население? Ни вы, ни я так не считаем. Я знаю, что есть люди, которые скажут: артистам нельзя платить такую зарплату. Я так не считаю. Другое дело, я считаю, что и врачам тоже нельзя платить такую зарплату. Но я-то здесь причем? Я пытаюсь честно делать свое дело. Например, в СССР (не знаю в каком министерстве) существовала шкала физических затрат, по которой актер стоял рядом с дворником, а в Англии он сейчас в этой же шкале стоит следом за профессией шахтера. Да, Пастернак считал, что знаменитым быть некрасиво. А кто сказал, что некрасиво быть богатым?

- А как же: «Легче верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому в рай»?
- Хорошо, а я вам в ответ: помните, Воланд говорит Левию Матвею: «Ты хочешь стереть с лица все тени? А что будет делать на земле Добро, когда исчезнет Зло?»
Безусловно, было бы идеальным жить без денег. Кто бы не хотел быть глобально счастливым и при этом не зависеть от денег?

- Томас Мор))
- А я бы согласился)). Если бы мне сказали: ты будешь невероятно счастлив и свободен, только у тебя не будет денег. Я бы ответил: «Да ну и черт с ними!»
А насчет евангельской цитаты, думаю, здесь имеется в виду, что нельзя все подчинить богатству и сделать его целью своей жизни и основной точкой, к которой ты стремишься. По крайней мере, я это так воспринимаю. Потому что если следовать этой мысли буквально, то нужно вернуться в прошлое, все отнять и опять все поделить. Привет Шарикову))
Опять же: возможно ли, чтобы все вошли в Царствие? И как там в Царствии? А может, там все по порядку: ни шагу вправо, ни шагу влево?

- Вы боитесь смерти?
- Как и все. Потому что я люблю жизнь. ///