2018-м, когда Курганская область отмечала 75-летний юбилей, Суслов стал «Руководителем года в АПК». Его
хозяйство – это тысячи гектаров земли, сотня с лишним единиц техники, склады, зернохранилища, две базы – в селах Нагорском и Ярославском – и несколько десятков сотрудников. Когда-то для них он был просто односельчанином. Теперь – работодатель. Но, кажется, роль Суслова этим не ограничивается.

- В 2016-м вы стали героем репортажа Cher Ami, который назывался: «Это по любви». Что изменилось у вас за три года? Все до сих пор по любви?

- В целом дела идут отлично. Развиваемся, насколько хватает масла в голове. В 2017 году завершили большой и затратный проект – построили зерноочистительно-сушильный комплекс. Нам он обошелся миллионов в сорок. Еще и налогов заплатили три миллиона, которые нам не приняли к затратам и поставили в прибыль.
Оказывается, пока не зарегистрируешь в регистрационной палате право собственности, ты не можешь подавать на затраты. Для нас это было шоком!

- Вы строили сушку на собственные средства?

- Да, почему нас и удивила эта сумма: то же самое мы сделали двумя годами ранее на базе в селе Нагорском, и у налоговой не было никаких вопросов – приняла к затратам и все. Тогда на это проще смотрели: люди построили объект. Вот он, стоит. Деньги никуда не делись, их никто не украл. Документы есть.

- Сколько вам пришлось копить, чтобы вложить в строительство такой объем средств?

- Мы шли к этому с 2013 года. В планах были склад и зерносушилка. Мы возводили их по очереди.

- Почему получается так, что отдать на аутсорсинг и сушить зерно у другого бизнесмена
менее выгодно, чем ввязываться в столь дорогостоящий проект?

- Потому что иначе выращивание зерна теряет всякий смысл. Сторонние сушильные комплексы готовы нас принять, но тогда при сушке нам потребуется присутствовать постоянно и биться за каждую машину, скандалить. Почему? Когда везешь им зерно влажностью 15-16%, они ставят чуть-чуть больше. То же самое с сором.

- Сколько тонн пшеницы вы собираете в среднем?

- До 35 тысяч. При цене сушки 400 рублей за тонну в год выходит четырнадцать миллионов. Прибавьте сюда транспортные расходы: зерно на комплекс нужно доставить, потом забрать. А если захочешь сдать его там же, люди начинают диктовать условия: понижают цену, просят заплатить за хранение. Вот и получается, что обращаться на сторону невыгодно. Мы этого наелись.

Когда несколько лет назад стоимость зерна опустилась до 4 рублей за килограмм и следующие два года не вырастала больше шести, затраты на сушку были особенно невыгодны. А если ты хранишь урожай в собственном складе, ждешь весны и продаешь по цене вдвое выше изначальной – по восемь рублей, получаются совсем другие деньги. Для 10 тысяч тонн разница выходит 40 миллионов.

- С опозданием и все же поздравляю с получением хлеборобской премии имени академика Мальцева. Организаторы объяснили, почему выбрали лауреатом именно вас?

- Насколько я помню, причиной стала наша урожайность в 2017 году – 37 центнеров с гектара.

- Как удалось добиться таких показателей?

- Сложились условия, плюс мы не сидели, в носу не ковыряли.

Начали заранее: вовремя подготовили почву, закупили удобрения, ГСМ. Потом посеяли, обработали землю от сорняков, от вредителей, болезней – первый раз, второй. Мы каждый день прилагали силы, а не просто во время посевной и уборочной.

- Часто слышу, что заниматься сельским хозяйством невыгодно. Я общалась со многими людьми, занятыми в этой сфере, и мне показалось иначе. Рентабельность будет, если ты из года в год инвестируешь в дело, используешь современные технологии, у тебя работает классный агроном. На все это требуются деньги, а большинство фермеров ограничены в средствах. Они не соблюдают технологии, сажают зерно, не предназначенное для сева, не пользуются современной химией и новыми машинами, поэтому результат их работы хуже. Мой вывод как простого наблюдателя верен?

- Абсолютно! 20 лет назад мы имели в распоряжении двадцать гектаров земли. Сейчас в обработке 20 тысяч, а посеяли в этом году около 13-ти. Когда мы начинали, рядом существовал колхоз «Россия», в Обухове было хозяйство, в Раскатихе, Камышном, Ярославке, Чернавке, Осиновке, в Давыдовке. Сейчас ни одного не осталось. Почему? Я не знаю. Наверное, люди не хотели работать или не могли.

- Или денег не хватило?

- Нет одного фактора, но основной, на мой взгляд, мы не хотим работать. Менталитет такой: дайте нам все! Мне предлагали в лизинг хорошую машину. Я отказался. Будут у меня деньги, сам ее куплю, не будут – она мне не нужна. А мне отвечают: «Есть руководители хозяйств, которые берут! Ни тракторов, ни комбайнов – ничего нет, а крузаки берут».

- Вы принципиально не пользуетесь кредитами?

- Почему? Пользуемся. Но если есть возможность обходиться без них, стараемся обходиться.

- Цитата из вашего интервью газете «Новый мир»: «В 2017 году в нашем хозяйстве собрали в среднем по 37 центнеров зерна с гектара. Казалось бы, радость для агронома. С другой стороны, невнятная государственная политика на зерновом рынке нивелирует наш труд. И это не просто слова. Это реальность. Для примера: нынче пришлось реализовать часть продукции из собранных 30 тысяч тонн либо по ее себестоимости, либо чуть ниже». На вопрос, устроила бы вас половина собранного зерна, вы ответили: «Возможно».
В этом году Российский зерновой союз дает хорошие прогнозы на урожай. Что должно произойти, чтобы человек, который соберет его, остался в прибыли?

- У нас урожай – проблема фермера: «Ты собрал, ты и разбирайся». Рыночная экономика! По-хорошему, этой пшенице надо полежать годик-другой и дождаться, когда вырастет цена. Конъюнктура рынка все равно изменится. Но, к сожалению, такой возможности нет. То, что мы собираем с поля, приходится потихонечку продавать, а на эти деньги покупать ресурсы: дизтопливо, удобрения, средства для борьбы с сорняками и насекомыми, на которые в последнее время уходит немало денег.

- А вы чувствуете господдержку?

- О ней много говорят, но мы получаем только погектарные. Это чуть больше 300 рублей в год при затратах почти 20 тысяч на гектар. После вступления в ВТО господдержка ощутимо уменьшилась. Раньше часть затрат возвращали с покупки удобрений и ГСМ.

- Вы не занимаетесь животноводством, а есть фермеры, которые идут по пути диверсификации.

- Нас постоянно к этому подталкивает областное правительство. Честно говоря, у нас самих давно есть желание заняться животноводством: и мясным, и молочным, – но пока мы смотрим на остальных, как им приходится тяжело и сложно. С кем я общаюсь, все говорят: лучше сюда не лезть.

- В области есть и положительные примеры фермеров, чьи дела в мясном животноводстве
складываются неплохо.

- Да и молоком люди занимаются и говорят: «Нормально живем». Это тоже зависит от людей: как хозяйство поставлено, как построено. Кому-то с советских времен досталась база вместе с коллективом – уже что-то. А строить с нуля выгодно вряд ли будет.

- Кто основные потребители вашего зерна?

- Главные для Зауралья – Челябинская и Свердловская области. Все везут туда. Наше зерно ушло на «Макфу», «Восточный хлебозавод» и по осени через перекупщиков – на «Ариант». Мы также снабжаем птицефабрики и свинокомплексы. Цену формируют «Макфа», «Союзпищепром», «Ариант» и еще пара крупных «птичников». Они выставляют – остальные равняются. Поэтому, когда урожай очень большой, ребята на птицефабриках понимают: зерна – море. И сразу опускают цены.

- То, что есть сильные соседи, удача для нас?

- Однозначно. Без них мы бы втухли. Хотя и они от нас зависят. Мы их кормим, и там должны быть нам благодарны.

- Есть мнение, что свиноводство может быть холдинговой историей, а когда ты выращиваешь зерно, большое неповоротливое хозяйство не дает высокой эффективности. Требуется руководитель, который привязан к земле, который может прийти на пашню, снять штаны, сесть
и сказать: «Пора сеять!»

- Да, я слышал, что крупные комплексы, которые выращивают свою пшеницу, работают на грани рентабельности. На земле нужно жить, каждый день ходить по ней, выстраивать производство в процессе. Тогда будет нормально. А если собственник сидит где-то там и только деньги считает, вряд ли будет что-то хорошее.

- Вы пытаетесь выходить на новые рынки?

- Зерно – объемный продукт, с ним сложно это сделать. Одно время работала госпрограмма для перевозчиков. Зернотрейдеры везли нашу пшеницу в порты, чтобы дальше отправлять за рубеж, и государство возмещало им траты на транспортировку. Нынче о такой программе я ничего не слышал. Но для производителя не имеет значения, попадает его зерно за границу или нет. В любом случае у нас пшеницу скупают по одной цене. Вот рапс и лен идут в Европу и Китай. Мы засеваем ими 20% площадей.

- Что они дают вам кроме страховки от неурожая пшеницы? Могли бы сосредоточиться только на ней?

- Мы всегда именно так и делали, но последние лет семь стали увеличивать долю рапса и льна. Цена на них стабильнее. Когда на пшеницу она доходила до 4-5 рублей, на рапс болталась в районе 18-20. Провала не было. Но пока расширять их площади тоже не собираемся, так как возникла другая сложность – моль. В этом году она уже съела всю будущую прибыль и еще просит. Когда мы начали выращивать рапс, вредителей не было. Сейчас появились. Нужно выстраивать защиту, причем грамотно, а фермеры, что в нашей, что в Тюменской, что в Челябинской областях, действуют кто на что горазд. Чем придумали, тем и работают, а препараты очень дорогие. И никто конкретно не может сказать, как надо бороться с этой молью.

- Опыта нет?

- Он-то уже есть, знаний не хватает.

- Опыта нет?

- Он-то уже есть, знаний не хватает.

- Снова процитирую вас: «Мы с наукой сотрудничаем. Иногда сам езжу в научно-исследовательский институт в село Садовое, а иногда ученые к нам заглядывают». Как выстраивается ваша совместная работа? Кажется, сейчас это редкость.

- Если возникает вопрос, на который мы не можем найти ответа, то обращаемся. Раньше общались плотнее, потому что многого не знали. Сейчас меньше спрашиваем, больше обмениваемся опытом. У института нет денег на серьезные научные исследования, поэтому они сами проявляют интерес к производству: «А как
у вас?»

- Если к вам придет институт и скажет: «Давайте сотрудничать», на каких условиях вы согласитесь?

- Смотря что от нас потребуется, а так мы открыты для предложений, если они нам выгодны или полезны.

- Например, исследования рапса вы бы спонсировали?

- Да. Мы всегда идем навстречу. Да и сейчас так работаем со станцией химизации в селе Садовом. Государство дает ей задание закладывать опыты, и сотрудники уже третий год подряд делают это с нашей помощью. Мы вкладываемся техникой, удобрениями, выделяем посевные площади.

- Сколько человек работает в вашем хозяйстве?

- В сезон около 100-115.

- Вы сохранили производство макаронных изделий, о котором мы писали в 2016-м?

- Оно существует, но, как и наша пекарня, только для собственных нужд. Их мощности слишком маленькие, чтобы быть рентабельными.

- Зачем вы их содержите?

- Сам не знаю. Чтобы занятость была, какое-то шевеление.

- Что в течение рабочего дня доставляет вам наибольшее удовольствие?

- Не знаю даже. Бывает какая-то суета, когда надо быстро найти решение, и это интересно. А так я часто сам задаю себе этот вопрос: зачем? Не могу ответить. Но, наверное, только ради денег ничего бы не получилась.

- Может быть, когда вы утром горячую булку надламываете, вдыхаете аромат своего хлеба и тогда понимаете: все ради этого? Или когда зерносушилка работает – ради ее звука?

- Зерносушилка ближе)) Удовольствие доставляет уборка: когда сушилка работает, сухое зерно идет – кайф!)

- При каких еще условиях сельское хозяйство в России может быть рентабельным?

- Факторов много: и внешних, и внутренних. Вторые – это государственная политика, то, как она выстроена. Например, у нас нет здравой системы страхования посевов. Если человек не собрал урожай из-за
стихийного бедствия, ему никто ничем не обязан, а он по своим обязательствам рассчитываться должен. Вопросов, которые надо решать, очень много. Например кадры. Специалистов нет, агрономов нет, технику обслуживать некому, пасти овец или быков вообще желающих найти сложно.

- Платят мало?

- Зарплаты в принципе неплохие – больше 20 тысяч. В Кургане, по моим ощущениям, люди и меньше получают. Дело в менталитете. В деревне можно прожить и без денег, если у тебя есть поросенок, курицы, бабушка-дедушка, которые получают пенсию.

Кроме зарплаты значение имеет и география. Села складывались исторически, и в них живут абсолютно разные люди, и по менталитету, и по отношению друг к другу, и по отношению к труду. Рядом с нашим
хозяйством есть одно село, откуда ни один человек не работает. А в пяти километрах от него – другое. И оттуда работают почти все, причем молодежь. Только за счет нее и выкарабкиваемся. Поэтому в районах у всех по-разному. С одним предпринимателем разговариваешь – нет проблемы с кадрами. С другим – не может найти людей! Зарплата большая, вся вчистую, в белую – никак.

И менять такой уклад – долго. В первую очередь государство должно поставить конкретную цель: что мы хотим получить? А потом решать задачи, которые приведут нас к этой цели.

- Хорошо, внутри государства нет системы, но в своем хозяйстве вы – президент, и вы решаете проблему с кадрами. Какими способами?

- Стараемся брать всех. Причем 15% людей, которые трудоустроены, не особо нам и нужны.

- Почему не уволите их?

- Это же деревня, а не город, где ты можешь выпнуть человека, и он пойдет. У него семья, дети.

- Вам его жалко?

- Да не жалко! Просто мы понимаем: ему 30-40 лет, и он уже не изменится. На наших глазах много молодых людей спились от того, что ничем не заняты. Их не стало.

- Обычно работодатель поступает иначе: ему важно, даешь ты результат или нет. Тогда кто вы по отношению к месту, где работаете?

- У нас, как модно говорить сейчас, социальная ответственность на селе. Когда ты живешь здесь, а с этими людьми рос на улице, по-другому относиться непросто.

- За время работы в журнале и общения с предпринимателями я смирилась с мыслью, что деревня умрет. А вы смирились или вы с нею не согласны?

- Здесь надо просто быть здравым человеком и задать себе вопрос: а зачем она? В существующем виде деревня на наших землях появилась лет 200 назад. За это время изменились технологии и
производительность труда, а она осталась прежней. Раньше в каждом хозяйстве были свиноферма, молочное животноводство, бычки на откорме, люди были чем-то заняты. Сейчас – большие птицекомбинаты, свинокомплексы, одного достаточно пол-области накормить. Зачем деревня? В каждой еще инфраструктуру
нужно выстроить, как в городе, а кто это оплатит? Деревня должна трансформироваться, но сейчас я вообще не слышу, что кто-то этим занимается.

- Деревня отойдет и тогда…

- Населенных пунктов станет меньше, в стране мы сейчас и видим этот процесс. Укрупнение произойдет. Не должно остаться деревень, где живут по три человека.

- А деревня будет жить фермерскими хозяйствами? Имеют они значение для села?

- Отчасти – да. Где есть крепкий хозяин, вокруг него все развивается, и село живет. Таких примеров в нашей области очень много. Люди, которые работают в селе, в него и вкладываются: помогают строить дома, инфраструктуру, те же самые дороги по деревне отсыпают.

- Если нашу область облюбуют крупные агрокомплексы, они станут конкурентами для хозяйств вроде вашего?

- Этого нам даже близко не надо. Хорошо еще, если построят мукомольный комбинат, либо птицефабрику, либо свинокомплекс, а мы будем поставщиками зерна или кормов. А если придут агрохолдинги, им потребуется земля, много земли, и я боюсь, что нас просто пнут под задницу с наших наделов!

- Какие у вас планы на ближайшее будущее? Зерносушилку вы поставили. Что дальше?

- Развиваться, увеличивать площади посева, сокращать пары. Тысяч 15-16 надо сеять уже, а для этого построить два-три склада для хранения зерна, купить трактор, сеялку, несколько комбайнов. Ну и старые обновлять.

- А много оборудования у вас требуется заменить?

- Всё! (смеется) Конечно много. Сельское хозяйство – такая вещь, куда все время деньги можно вкладывать, вкладывать, вкладывать. Бесконечно!

- А отдача?

- Вот надо научиться так, чтобы и самому вкладывать, и отдачу иметь. ///