- Герой, которого вы играете в этом спектакле, - режиссер, уставший от того, что снимает. Эта история про вас?
- Если немножко перефразировать, то, наверное, да. Человек, не ощущающий себя реализовавшимся. Это чувство, я думаю, знакомо даже самому успешному из нас. Потому что все это исключительно внутренние ощущения. Это поиск внутренней гармонии, одной из важнейших частей которой является самореализация.
- Сейчас вы реализовываете себя больше в театре или в кино?
- В данный момент – в театре, потому что репетирую параллельно в «Гоголь- центре», в театре «Практика» и, наверное, еще в одном спектакле)
- Это актерские работы?
- Да.
- Что за спектакли?
- В «Гоголь-центре» - это «Тихие дни» по Эрленду Лу. В театре «Практика» - «Занос» по Сорокину. Ну а про третий пока нет смысла говорить, еще посмотрим.
- По репертуарному театру не скучаете? Как давно вы ушли оттуда?
- Ушел давно, году, наверное, в 2006-м. По чему скучать? По тому, что тебе говорят, когда и в чем работать? Нет, не скучаю)
- А как вы стали театральным режиссером?
- Да вы знаете, на самом деле я не считаю себя театральным режиссером. Театральный режиссер – это все-таки человек, который в этой стезе работает постоянно. А я за свою жизнь сделал три спектакля, каждый с перерывом во много лет. Поэтому таковым себя не считаю. Скорее я этим балуюсь и не более того, при неком стечении обстоятельств. Другое дело, что режиссура мне, безусловно, интересна, и я надеюсь, в будущем она будет занимать все больше и больше места в моей жизни. Но это посмотрим, тут загадывать тяжело. Для меня это нелегкий труд. Дымятся мозги, я ни о чем другом думать больше не могу. Может быть, в связи с этим перерыв от одной постановки к другой лет десять)) Единственное, что могу сказать: после спектакля «В городе Лжедмитрове» с таким огромным количеством людей, музыки, постановочных эффектов, мой следующий спектакль точно будет на малой сцене, какая-нибудь тихая норвежская пьеса на двух-трех человек, где я надеюсь обойтись вообще без музыки.
- А как вообще произошло то, что вы стали режиссером «В городе Лжедмитрове»? Вам Кортнев предложил?
- Это стечение обстоятельств. Изначально идея принадлежала Леше, который, правда, представлял себе все это совершенно иначе. Он собрал вокруг себя группу людей, которые стали пытаться написать пьесу. Я был в их числе. Через какое-то время стало понятно, что мы как лебедь, рак и щука каждый тянем в свою сторону. Я из этой компании ушел, оставив Лешу в покое, потому что ему было очень тяжело, его все раздирали в разные стороны. И они без меня написали пьесу. Уже потом он позвонил и сказал: «А не хочешь быть режиссером?» И тут я говорю: «Давайте я прочитаю то, что вы написали». Я посмотрел, там было много всего симпатичного, остроумного и того, что меня в этой идее зацепило изначально. Но не было пьесы как таковой, не было драматургии. Был набор текстов. Я сказал, что возьмусь это ставить только в том случае, если буду переписывать.
- И вы переписали сценарий?
- И дальше я, уже используя то, что было написано ребятами, сильно все это переделал и попытался превратить более-менее в пьесу, а не в некое абстрактное литературное произведение. И дальше уже пошло-поехало, и поздно было бежать) В итоге Леша все это задумывал как концерт «Несчастного случая», где выходят какие-то артисты и просто читают какие-то тексты. А превратилось все в полноценный, полномасштабный спектакль, широкого (по антрепризным меркам и по возможностям здания ДК Зуева) размаха. Мы выжимаем из этого здания 120% возможностей. Мы заставили площадку работать так, как она не работала вообще никогда в жизни, в постановочном плане я имею в виду.
- В итоге вы удовлетворены тем, что получилось?
- Нет (смеется). Для меня это был проект достаточно рискованный по всему: по стилистике, по жанру. Мы придумали там очень сложные вещи. Они сложны и для артистов, и для зрительского восприятия в том смысле, что в какой-то мы момент перепрыгиваем из жанра в жанр и иногда это происходит внутри одной сцены. Но это очень интересно. Это сложно, но очень интересно. Мы все время играем со зрителем в кошки-мышки. Мы все время задаем одну игру, и как только он на эту игру ведется, мы тут же ее меняем. Это рискованная вещь. Смотрите, я не удовлетворен в общем, на фоне высоко поставленных задач. Для меня работа над спектаклем продолжается, и я не оставляю артистов в покое. Сказать, что все в нем хорошо, что он у меня в кармане, я до сих пор не могу. Недавно посмотрел и понял, надо что-то менять… Мы до сих пор вносим какие-то изменения, он до сих пор живой, растущий.

- Эта история больше для души? Или коммерческая?
- Что значит коммерческая? Билеты на нее, тьфу-тьфу-тьфу, продаются. Никаких бешеных доходов мы не имеем, и иметь не можем. В каждодневном режиме, как играются какие-то мюзиклы, мы играть не можем. Что тут брать за точку отсчета? В коммерческом смысле есть четкая задача: спектакль должен себя содержать. Никто из нас на нем особо не зарабатывает. Даже не особо, а вообще как-то. Но себя содержать он должен. Это, собственно, его задача. Не будет себя содержать, мы его снимем, потому что нам за него платить никто не будет. У нас нет господдержки, которая позволяет жить не окупающимся театрам. Я не считаю, что противопоставление: для души или для коммерции правильное. Я с ним не согласен. В этом спектакле наши мысли, наши боли, наши какие-то личные рефлексии… А как же? Это не комедия положений. Вышел с тортом, упал в него, все засмеялись. Это не такой жанр, он значительно более сложный. Кстати, как его определить – это большой вопрос. Я вообще сильно сомневаюсь, что на сегодняшний день произведение, нарушающее привычную логику, сделанное в фантасмагорическом жанре может быть сильно коммерческим. У нас пока нет такой привычки, абсурдный юмор тяжело воспринимается зрителем.
- Когда готовилась к интервью, я старалась как можно больше прочитать о вас.
- Скучный вечерок у вас был)
- В том числе изучала вашу фильмографию, она довольная большая – больше 50 фильмов.
- Да больше 60 уже, под 70, по-моему.
- При этом вы снимались в артхаусном кино тоже.
- Да.
- Не все фильмы стали широко известными.
- И слава богу)
- И теперь сразу много вопросов. Почему? Является ли причиной ограниченный прокат? Или качество фильма? Или небольшой бюджет? Что вообще делать, чтобы фильм доходил до широкой публики, становился известным?
- Это очень сложный вопрос. И я не думаю, что могу в этом вопросе выступать специалистом. Я не кинопродюсер. Там очень много составляющих совершенно разного порядка. Творческие, организационные, жизненные реалии. Не бывает так, чтобы насквозь коррумпированная система нашего государства позволила существовать абсолютно свободной системе киноиндустрии. Весь кинопрокат по рукам и ногам повязан точно так же, как любой другой сегмент нашей жизни. Здесь не меньше коррупции, чем в производстве, торговле, здравоохранении… Все бьются, пишут целые учебники, книги о том, как делать успешные коммерческие фильмы. Но ведь успешный с коммерческой точки зрения фильм – это ж не обязательно фильм, который собрал больше всего миллионов и миллиардов. Вот была лента, если не ошибаюсь, «Неадекватные люди», который стоила в производстве что-то вроде 400 тысяч, и собрала при этом, не помню точных цифр, в десятки раз больше. Вот тебе, пожалуйста, коммерчески успешный фильм. При этом артхаус. Вообще артхаус – размытое такое понятие. На эту тему вам надо брать интервью у Роднянского.
- Вам как актеру не обидно, что вы работаете, снимаетесь, а потом бац и мимо?
- На самом деле… Как бы вам это сказать? Короче, мне не обидно) Я считаю, что у меня в фильмографии не так много фильмов, которые в принципе заслуживают внимания. Это, во-первых. Во-вторых, у меня нет тяги к широкой народной любви. Я достаточно спокойно к этому отношусь. Если меня не узнают на улице, я не очень переживаю по этому поводу. Это не значит, что я стал бы отбрыкиваться от славы руками и ногами. Нет. Но и стремления к ней нет. У меня есть другая вещь. Для меня важны некие сегменты, скажем так, общества во мнении, в реакции которых я заинтересован значительно. Это узкие сегменты…
- Люди, которые вам интересны?
- Да, люди, чьему мнению я безусловно доверяю. Есть, конечно, более широкий круг тех, кого я хотел бы заинтересовать в профессиональном смысле. Мне интересно играть… Вот я играю спектакль «Ближе» в малом зале Гоголь-центра. Я не знаю, сколько там в этот зал влезает, человек двести, не больше, даже меньше на самом деле. Но этот спектакль для меня ничуть не менее ценен, чем «В Бореньке чего-то нет», который идет в зале на 565 мест. Я к тому, что мне интересен сам процесс. Это не значит, что я как-то пренебрегаю зрителем и делаю громкие заявления, мол, мне на вашу оценку насрать. Нет, это не так. Конечно, зритель является важнейшей составляющей моего дела. Просто в зоне театра я значительно более избирателен, нежели в зоне кино. И пока стараюсь обходить те театральные предложения, которые ведут к большому чёсу по стране, по большим залам, но при этом неинтересные творчески.

- Люди, которые вам интересны?
- Да, люди, чьему мнению я безусловно доверяю. Есть, конечно, более широкий круг тех, кого я хотел бы заинтересовать в профессиональном смысле. Мне интересно играть… Вот я играю спектакль «Ближе» в малом зале Гоголь-центра. Я не знаю, сколько там в этот зал влезает, человек двести, не больше, даже меньше на самом деле. Но этот спектакль для меня ничуть не менее ценен, чем «В Бореньке чего-то нет», который идет в зале на 565 мест. Я к тому, что мне интересен сам процесс. Это не значит, что я как-то пренебрегаю зрителем и делаю громкие заявления, мол, мне на вашу оценку насрать. Нет, это не так. Конечно, зритель является важнейшей составляющей моего дела. Просто в зоне театра я значительно более избирателен, нежели в зоне кино. И пока стараюсь обходить те театральные предложения, которые ведут к большому чёсу по стране, по большим залам, но при этом неинтересные творчески.
- В плане кино вы менее избирательны.
- Безусловно.
- Почему?
- Потому что мне надо зарабатывать деньги, у меня дети. Театром я, конечно, зарабатываю, но это не те деньги.
- А мнение отца для вас важно?
- Когда-то было краеугольно важно. Но он всегда был очень сдержан в этом смысле и не очень деликатен. На сегодняшний день я в общем предполагаю какие-то вещи, понимаю, что мы живем в разной культурной среде, что со временем вкусы у нас разошлись по тем или иным причинам. Нет, я его зову, приглашаю всегда, но он в основном молчит, не лезет со своей оценкой.
- А вообще у вас был выбор? Вы родились в совершенно актерской семье, вы могли стать кем-то другим?
- Не-не-не, я до старших классов собирался поступать либо на юрфак, либо на журфак. У меня даже мысли не было пойти в актерский.
- Что случилось потом?
- А потом в школе, где я учился, решили ставить ни много ни мало «Гамлета» на языке оригинала, у нас было углубленное изучение английского языка. Главная роль досталась почему-то мне. И вот таким образом эта зараза попала мне в кровь. Уже учась в последнем классе школы, я поступил на подготовительные курсы во МХАТ к Табакову. И потом все закрутилось-завертелось и пошло-поехало.
- Немного о взглядах. Круг вашего общения подсказывает мне, что вы не дышите в унисон с партией и правительством.
- (Смеется) Почему? У меня есть разные знакомые. В моем окружении есть люди, которые усердно дышат в унисон. Выходят из дома, набирают воздух в легкие, весь день ходят, усердно дышат, потом возвращаются домой, выдыхают и становятся нормальными людьми. Есть и такие тоже. У нас в этом смысле богатая у всей страны биография и какие-то наработанные высококвалифицированные навыки.
- Недавно прочитала Дмитрия Быкова, он говорит о том, что сейчас, по его мнению, в стране настал такой момент, когда уже нельзя оправдывать себя, говоря, мол, я вне политики, не интересуюсь ею, это становится непорядочным. Вы с ним согласны?
- Да, абсолютно согласен. Жизнь все больше (поскольку все процессы радикализируются и дальше будет только хлеще) будет подводить тебя к черно-белому выбору: быть подлецом или быть героем. Я понимаю, что неправильно требовать от людей быть героями. Люди не обязаны. У них всего одна жизнь, они не должны приносить ее в жертву вот таким сложившимся обстоятельствам. Другое дело, что принцип советского диссидентства о неучастии в подлости – хорошо бы соблюдать. Но это, конечно, тяжело. И чем дальше, тем будет тяжелее.
- Вы уже вставали перед выбором?
- Да мы все встаем перед выбором: и вы, и я. Тут исключений нет. Просто степень у всех разная.
- Вы неоднократно принимали участие в митингах. Сейчас видите в этом смысл?
- Я вижу, что произошла некая эволюция контингента, на митинг приходит уже не совсем та публика, которая была в 12-м году. Это и хорошо, и плохо. Конечно, ни я, ни условный Антон Долин, мы не пойдем биться с ОМОНом. А молодые люди пойдут. И, к сожалению (я всегда об этом говорил и могу повторить еще раз) то, какие выводы были сделаны в 12-м году, и как было воспринято произошедшее, и чем занималась в дальнейшем власть, к сожалению все это обрекло нас на некий исторический виток, который сейчас уже нам избежать никак не удастся. Это виток, может быть, чем-то отдаленно или буквально похожий на крушение Советского Союза. Назовем его так: изменение некой общественной формации, на которую нас обрекли. Потому что ты можешь принимать сколько угодно запретительных законов, ты можешь сажать людей в тюрьму, ты можешь устраивать тайные убийства неугодных. Это все в истории нашей страны уже было. Это способно испортить жизнь не одному поколению людей. Но с исторической точки зрения это недолговечная история. Все равно не хватит пальцев затыкать дырки в бочках. Вы вспомните в каком-нибудь 11-м году на несогласованные акции (тогда, правда, и согласованных-то не было), выходило по 50 человек. Сейчас на любую несогласованную акцию собирается несколько тысяч. И уже не только в Москве. И это после всего, после всех запретительных законов, после всех судебных процессов. Было принято огромное количество усилий. Даже эффект присоединения Крыма, объединивший и воодушевивший нацию, сошел на нет. А ведь это было всего пять лет назад.
- Вы не хотите, чтобы Платон уехал?
- Нет, я не хочу, чтобы он уехал. Мы с Ксенией часто говорили об этом, мы хотим, чтобы он был в этом смысле русским человеком, чтобы он воспитывался на русской культуре. Это совершенно выдающийся феномен. Таких не то, чтобы нет, их мало. Другое дело, нам бы хотелось, чтоб перед сыном были открыты все возможности. Чтобы у него хватало инструментария, чтобы он знал языки. Но такого, чтоб уехал отсюда, нет, такого желания у нас нет. Да и у нас самих, у моих родителей не было такого желания, хотя искушения были. Я надеюсь, что до этого не дойдет. Эмиграция – это очень болезненный, тяжелый процесс. Это как заново родиться, только имея уже сознание 50-летнего мужчины. Когда тебя не кормят грудью, когда ты во всем отдаешь себе отчет, это очень тяжело.
- Вы родом из еврейской семьи. Вы чувствуете себя русским?
- Да, конечно, я чувствую себя русским. Я говорю по-русски, и думаю по-русски, и воспитан на русском кино, на русской литературе. Во мне есть, наверное, какой-то оттенок, даже не то, чтобы еврейства как такового, я не рос ни в каких еврейских или иудейских традициях. Я и в православных не рос. Конечно, в культурном смысле я русский человек, но некий оттенок чего-то другого имеется.
- Инакий, не такой, как все.
- Кто все? Нет никаких «всех».
- Я не еврейка, но папа у меня не русский, и фамилия нерусская совершенно. И я всегда чувствовала это. Ну, не Иванова я. И вы не Иванов.
- Мне лично не важно, какая у человека фамилия: Иванов или Иванадзе, или Иванчук. Я на это, честно говоря, не обращаю внимания. Я сталкивался с проявлением антисемитизма. Это вещь неприятная и вещь, которая заставляет тебя моментально вспыхивать. Это – да. Но мы же не говорим про уродов. Мы говорим про людей…

- Здесь не только антисемитизм, здесь, наверное, важно то, что из него как раз выросло. Говорят, что еврейские дети становятся умнее, потому что…
- …потому что от них больше требуется?
- Да.
- Это мне говорили родители в детстве. Они говорили, что есть какая-то негласная политика антисемитизма.
- При прочих равных выберут не тебя.
- Да. Если быть честным, на сегодняшний день я этого совершенно не чувствую, не ощущаю. Хотя, может быть, где-то и есть.
- У вас просто круг общения другой. С уровнем развития выше среднего.
- Может быть. То, что бытовой антисемитизм существует, я вполне допускаю. Не допускаю, а абсолютно в этом уверен. Я думаю, Владимир Путин совсем не антисемит. А та повестка, которую мы имеем, которую нам транслируют всевозможные СМИ, в первую очередь телевизор, это все-таки повестка в голове Владимира Путина. Тут я бы не преуменьшал. Поскольку он не антисемит, то и проблемы таковой не существует. Наоборот, как только вдруг какой-нибудь хороший человек типа Толстого вдруг что-нибудь ляпнет по этому поводу, ему сразу дают по шапке. Именно потому, что сверху спущенного антисемитизма не существует. Но то, что тонкий слой цивилизованности в любой прекрасный момент может легко слететь, и человек превращается в абсолютно дремучее существо - в этом у меня сомнений нет никаких, тут я в людей верю.
- Пока мы говорили про фамилии, я вспомнила, что в «Мебиусе» ваш герой имеет фамилию Собчак?
- Абсолютно случайно.
- Такое совпадение?
- Когда начинался этот проект, я, по-моему, только-только познакомился с Ксенией. Это абсолютно случайное совпадение. А потом, когда я уже приезжал в Париж на озвучание этой картины, у нас уже начались с ней отношения, я рассказал об этом режиссеру. На что он заметил: «Надо было дать тебе фамилию Путин. У тебя начались бы отношения с Путиным»))
- Вы очень рано стали дедушкой, в 39 лет.
- Кем?
- Дедушкой.
- Каким дедушкой?
- Википедия врет?
- Каким дедушкой? Вы что?
- Там русским по белому написано, что ваша дочь Полина родила вам внука Дениса.
- Что?!
- Сейчас покажу)
- Да ладно!) Какого внука Дениса?) Вы что с ума сошли?))
- Серьезно, открывайте всемирный разум).
- Ничего себе!
- Я даже посчитала, что он получается старше вашего сына Платона на пять лет по версии тех, кто писал статью.
- Не может такого быть. Я не верю.
Открывает википедию.
- Это что вообще такое?) Это кто так развлекается?) Я даже не очень понимаю. Подождите, а во сколько лет его Полина тогда родила? Она с 96-го года. Если она родила его в 11-м, соответственно, ей было 15 лет? Ммм, класс. Нет, я не знаю вообще что это)
- Ясно.
- Отпало большое количество вопросов, да?)
- Отпало сразу очень много. Что для вас актерство? Это просто работа? Или это какой-то путь?
- Это просто любимое дело. Никакого миссионерства я в этом не вижу. Если бы это не было любимым делом, я бы этим уже не занимался. Мне просто нравится