– Сейчас продолжается пандемия. Это тема, которую не объедешь. Спрошу, как в такой период жил университет и как закончился прошлый учебный год?

В дистант мы зашли за два дня, потому что десять лет, даже больше, развивали институт открытого и дистанционного образования ЮУрГУ. Мы увеличивали количество дистанционных курсов, развивали методики. В 2018 году подготовили 540 преподавателей для проведения занятий в удаленном режиме. Он, с одной стороны, привносит ограничения – живое общение отсутствует. С другой, предлагает новые возможности для подачи материала. Когда курс закончился, я слушал проекты преподавателей, а все участники создавали их по своей дисциплине. Я получил большое удовольствие. Информационные технологии позволяют использовать моделирование, видеоролики, анимацию и на их основе выстраивать диалог со студентами.

– Как проводить лекции или видеоконференции, я ещё понимаю. А семинары? Я тоже оканчивала педагогический. Общаясь офлайн, можно опросить больше людей, с большим количеством установить контакт.

– Но семинары онлайн показывают себя эффективнее. Студент пищит, что заниматься надо больше. Если обычно он сидит на задней парте, курит бамбук и «присутствует», то при правильной организации удаленного обучения ему приходится отвечать на вопросы в чате, следить за ходом лекции. Он не может отсидеться. Ещё один момент: когда мы зашли в дистанционное образование, существенно увеличилась посещаемость.

– Удивительно.

– Почему? Сейчас же поколение Z! Когда мы создавали курсы для преподавателей, у нас самих был блок: как сделать все правильно с точки зрения психологии? А на практике увидели много преимуществ. Университет выработал регламенты лекций, семинаров, практических занятий, регламенты приёма экзаменов и защиты дипломов. В них мы требуем активности и от студентов, и от преподавателей. То, что студент работает меньше, только кажется. У дистанта другие недостатки.

– Какие?

– Нет эмоционального контакта. Преподаватели, профессоры, доценты – они ещё и воспитывают студентов, рассказывают о собственном опыте, своих проектах. Я инженер по образованию и был ответственным исполнителем по наземной отработке системы управления космического корабля «Буран». Во время лекции студентам я могу добавить: «Однажды эти знания мне потребовались, когда…» Они слушают с открытыми ртами. Им понятно, что дисциплина важна для выполнения серьезных задач. Они видят интеллект преподавателя, и это оказывает на них воспитательный эффект.
Вторая отрицательная особенность дистанционного обучения в том, что инженер все равно должен работать с аппаратурой, обязательно. При этом в России, да и в мире, нет лабораторных онлайн-работ для инженеров. Вернее, есть, но мало: мы в институте дистанционного образования ЮУрГУ делаем их сами – по теоретической механике, физике, химии. В пандемию или когда приборы очень дорогие, мы можем показывать аппаратуру студентам, дать на ней поработать. У нас есть примеры с технологией дополненной реальности: студент надевает специальные очки, в них как будто подходит к установке с одной стороны, с другой, открывает то, это. Только действует не руками, а кнопочками. Это гораздо лучше, чем если бы не было вообще ничего.
Мы и дальше будем улучшать методы удаленной работы. В марте, перейдя на дистанционку, студенты учились по тому же расписанию, что и раньше. Лекцию одного преподавателя единовременно слушали до ста человек. Наши китайские студенты уехали домой на китайский Новый год, и границы закрыли. Мы не бросили ни одного. Продолжали вести лекции, семинары, консультации. Уверен, это положительно скажется на имидже университета при наборе иностранных студентов.
При приеме экзаменов и защите дипломов у шести-семи тысяч человек университетская система не выдерживает. Мы купим новый сервер и доведем это число до восьми-девяти тысяч, чтобы всё было надежно.

– Насколько справедливо предположение, что после окончания пандемии возврата к офлайн-образованию в прежнем объёме уже не произойдёт?

– Безусловно, образование изменится. Онлайн станет больше, но полного перехода не будет. Все крайности неправильны. Оптимум посередине, поэтому надо взять лучшее от онлайн и лучшее от офлайн.

– А если там, наверху, вас спросят: «Александр Леонидович, как развиваться дальше? Стоит ли переходить на удаленку и в каком объёме?», – какие характеристики дадите со своей стороны? Честно говоря, мне страшновато, и дистант, даже не стопроцентный, кажется ухудшением.

– При правильной организации процесса это не так. Единственно, чего не хватает, взаимодействия с реальным оборудованием. Физикам, химикам, инженерам оно необходимо. И всё равно процесс можно организовать. Сейчас мы покупаем вторую лабораторию, чтобы записывать открытые онлайн-курсы и дополнять их виртуальными лабораторными работами. Мы это умеем. В ЮУрГУ есть научно-производственный институт «Учебная техника и технологии», который занимается этим направлением. Около трех тысяч лабораторий в год мы продаем, в том числе в зарубежные страны. Не только в Казахстан и Узбекистан, но и в Турцию. У нас Германия иногда их покупает, клеит свои шильдики и перепродаёт на Украину.

– А зачем мне поступать в Челябинске, если процесс будет дистанционным? Если, находясь здесь, я могу учиться, где хочу, хоть в Москве?

– Совершенно справедливо. Все идет к тому, чтобы учиться по открытым онлайн-курсам лучших университетов. В чём я вижу наше конкурентное преимущество, как раз в лабораторных по техническим дисциплинам. В российской системе их больше ни у кого нет.

– У вас же не только инженерные специальности. Какова судьба других факультетов? Они будут про-игрывать в этой борьбе?

– Не инженерам легче, но и они, если не будут создавать курсы высокого качества, да, проиграют. Поэтому мы всех настраиваем: «Коллеги, делайте хорошие курсы».

– Количество преподавателей сократится?

– Все движется к этому. Останутся лучшие. Но здесь еще вопрос местоположения и нормативной базы. Если человек живет в столице и выбирает между первым московским вузом и вторым, это одна история. Другая – если живет в Челябинске, уезжать не собирается, а учиться хочет в московском университете. Все равно нужен контакт. Мне кажется, пока нереально получить образование, не заходя в вуз. Что ждёт нас в будущем, время покажет.
В чем еще сложность ситуации: допустим, студент проходит курс петербургского университета. Непонятно, как этот курс засчитывать. По итогу молодой человек должен бы получить диплом, а для этого надо сдать вступительные экзамены. Другими словами, сейчас нет нормативной базы, но, я согласен, конкуренция усиливается. Это стоит понимать и встраиваться в новую систему.

– Вы говорите, видимо, мысленно обращаясь к руководителям кафедр, преподавателям: «Растите! Создавайте продукты, которые будут конкурентоспособны». Но чтобы тягаться с федеральными монстрами, нужно иметь ресурсную базу, как у них. Очевидно, что в Москве она мощнее, чем здесь.

– Да, но мы дешевле и делаем примерно то же самое. В этом наше преимущество. За цену курса в Москве мы сделаем три. Там ресурсов больше, но и у нас они есть, и мы стараемся их эффективно использовать.

– Не так давно я брала интервью у Александра Кузнецова, нашего министра образования и науки. Хочу, чтобы вы прокомментировали его высказывания. До слов, которые я сейчас прочитаю, он говорил, что среднее образование у нас великолепное: «На вузы у меня иная точка зрения, чем на школы. Я считаю их наиболее слабым звеном в отечественном образовании. В начале девяностых вузы отправили в свободное плавание, прекратили их финансирование, не отслеживали качество профессионального образования. В последние годы Министерство образования при поддержке региональных властей навело относительный порядок и разработало порядок вхождения вузов в топовые мировые рейтинги, сделало градацию высших учебных заведений, но пока, на мой взгляд, мы стоим ещё в самом начале этого процесса. Нам не хватает гибкости образовательных программ, мультидисциплинарности. В некоторых вузах Израиля, например, нет факультетов математики или физики. Они готовят специалистов в области медицинской инженерии, которые смогут лечить людей с помощью различных роботов, машин. Это один из примеров, когда развиваются направления на стыке явлений, относящихся к разным областям. Наши вузы на междисциплинарность идут гораздо сложнее. Я бы дал им большую академическую свободу при выстраивании образовательного процесса, но с обязательным контролем достижения результата».
– Ну Кузнецов! (смеётся) Когда Emerson, мировой лидер в области автоматизации, искал место, где обосноваться в России, он рассматривал Зеленоград, Саратов и Челябинск. И остановился на Челябинске. Сейчас он строит вторую очередь завода. Здесь у компании размещен глобальный инженерный центр, который поддерживает проекты Emerson в странах СНГ. Челябинск выбрали по двум причинам: благодаря «Метрану», который создали наши выпускники, и потому, что их устроил университет. Сегодня президент Emerson Майкл Трэйн возглавляет Международный научный совет ЮУрГУ. Вот скажите Александру Кузнецову, какой плохой у нас университет!
То, что мы слабее лучших зарубежных вузов, это правда. У нас с ними одинаковый бюджет, только там он в долларах, а у нас в рублях. Это боль шая разница. Наши университеты недофинансированы. Когда я был молодым инженером в Челябинском политехническом, мы зачитывали до дыр пару статей о сотрудниках лаборатории Массачусетского технологического института. Прошло десять лет, мы догнали его по результатам, но тогда было реально хорошее финансирование. Помню, нам дали 300 000 рублей на реализацию проектов, а рубль был еще равен доллару. Сейчас у нас не так много возможностей совершенствовать материальную базу. При этом в Южно-Уральском университете она одна из лучших в стране. Все благодаря тому, что мы выигрывали в Национальном проекте «Образование» и получили серьёзные деньги на развитие. К тому же университет зарабатывает. Примерно 50% поступлений – это внебюджетные доходы, которые мы вкладываем в крупные замыслы. У нас пятая версия суперкомпьютера!

– За счёт чего?

– В какой-то мере за счет понимания, что это важно для университетской науки и образования. В какой-то – за счет авантюризма и партнеров, которые не подводят. Была история: мы подошли к третьей версии суперкомпьютера. К нам приехал директор Института программных систем РАН, приехали представители Intel и РСК «Скиф». Мы два дня семинарили, и мне поступает предложение: «Давай сделаем суперкомпьютер на полностью жидкостном охлаждении. Таких еще ни у кого нет. Сорок миллионов дадим мы, сорок – с вас». И я решил рискнуть. Это был 2012 год. В мире мы тогда заняли 117-ю позицию в топ-500 суперкомпьютеров. Позже ко мне обратился первый вице-президент Intel с предложением потестировать их процессоры на нашем оборудовании. После этого компания сделала нам бешеные скидки. Мы были единственными в России, кто в общем-то задешево модернизировал свой суперкомпьютер.

– На самом деле российское образование сейчас даже ленивый ругает. При этом одни убеждены, что главная беда в том, что мы потеряли лучшее в мире советское образование. Другие утверждают, что заявленная реформа так и не была доведена до конца. А кто-то видит проблему только в ЕГЭ. Вы как ректор вуза можете оценивать и уровень знаний, с которыми приходят абитуриенты, и качество образования, которое даёте вы, высшая школа. Оцените.

– Конечно, образование потеряло в результате реформ. Недавно я выступал на президиуме Российского Союза ректоров перед Татьяной Голиковой и Валерием Фальковым. Повторю основной тезис: четырех лет бакалавриата инженеру недостаточно. Например, у нас есть лаборатория Siemens с разделами, связанными с оптимизацией конструкций, их моделированием, применением конечного элементного анализа. Чтобы правильно пользоваться ею, инженер должен понимать эти методы, а при четырёхлетнем бакалавриате мы недодаём фундаменталки.
Я заведую кафедрой информационно-измерительной техники. Совместно с Emerson я сделал для нее шестилетнюю программу, рассчитанную на бакалавриат и два года магистратуры. Она на пятёрку прошла международную аккредитацию. А мы обязаны выпустить специалиста за четыре года, и он кому-то должен быть нужен.

– Вы сказали об этом господам Голиковой и Фалькову. Как думаете, что-то будет меняться?

– Думаю, да, вода камень точит. Неважно, как назовут будущий формат, пусть по-прежнему бакалавриатом, но он должен стать минимум пятилетним. Будущая безопасность России в огромной степени опирается на классный инжиниринг. Не будет классного инжиниринга, не будет успешной России. Инженеры, которых мы выпускаем сегодня, хорошие специалисты. Они работают, идут в аспирантуру, потом разъезжаются по Европе. Но мы можем лучше. Фундаментальное образование – особенность российской системы. Так было всегда.

– В настоящее время наблюдается повальное увлечение мировыми рейтингами. Что они нам дают?

– Если рейтинг высокий, в вуз идет больше абитуриентов. Он может выбрать лучших. Из них получаются хорошие студенты, потом аспиранты, профессура. Рейтинг влияет на успешность развития. Рисует ли он полную картину происходящего? Думаю, не совсем. К тому же российский рейтинг отличается от мирового. Наш учитывает влияние университета на социальное и экономическое развитие региона и страны. Те зациклены на наукоемкости. Они требуют публикаций в зарубежных журналах, где нас сильно никто не ждёт. Чтобы успешно печататься, нужно создавать коллаборации с зарубежными специалистами. И, да, действительно, годы после перестройки сказались на нас. Двадцать лет высшая школа практически не финансировалась. Не видно было света в конце тоннеля, а вузовская система за рубежом развивалась. Конечно, это сказывается на состоянии университетов.

– Вы требуете от преподавателей, чтобы они давали вам эту наукоёмкую составляющую? Они должны быть замотивированы.

– У нас есть материальное стимулирование. Те, кто активно печатается, зарабатывают на публикациях до 400 000 рублей в год.

– Где вы деньги берёте?))

– В шкапчике))

– Кто их туда кладет?))

– А в шкапчик их кладут студенты, которые выбирают Южно-Уральский государственный университет. Ну и средства от внебюджетных поступлений мы не тратим бездумно. Я должен также сказать, в последнее время финансирование университетов улучшилось. С каждым годом бюджетное место становится дороже. Нам грех обижаться. Остается правильно вкладывать в развитие университета и следовать стратегии. Я знаю, куда мы плывем. Если не знать, попутного ветра не будет.

– А куда вы плывете?

– Мы выбрали три направления и объединили их вокруг искусственного интеллекта и цифровой индустрии. Первое – материаловедение, потому что у нас металлургический край. Второе – экология с проектами «Чистая вода», «Чистый воздух» и «Отходы производства». И главное – цифровая индустрия и искусственный интеллект в промышленности. Это наша ниша, наша специализация, и она соответствует духу времени. Все физико-математическое моделирование движется к тому, чтобы использовать искусственный интеллект в каждой разработке. Многие идеи мы взяли у компании Emerson. У нас хорошие партнерские отношения. Emerson вложила почти 600 000 долларов в лабораторную базу ЮУрГУ по цифровой индустрии. Никто из российских компаний этого не сделал.
В июле состоялся семинар с руководством SMS Group, мирового лидера в области металлургического оборудования. Мы обсуждали возможность включить наш университет в их прорамму развития цифровой индустрии до 2030 года.

– Как у вас возникли отношения с SMS Group?

– С ее президентом Пино Тезе я столкнулся на Магнитогорском металлургическом комбинате. Говорю: «Пино, может быть, мы что-нибудь сделаем вместе?» И нам устроили тест. В линии непрерывной разливки стали есть одна штука – кристаллизатор. Металл льется через него и меняет свою структуру. Эти кристаллизаторы постоянно засоряются. Специалисты SMS Group наклеили на него 540 датчиков, сняли данные и прислали на нескольких флешках: «Ребята, расскажите, что внутри него происходит».
Мы в университете собрали четыре группы и организовали между ними конкурс. Когда пришло время подводить итоги, выяснилось, что, кроме нас, компания отправила флешки в два немецких университета. Так вот в итоге первое место заняла наша группа, которая выполнила задание на основе методов искусственного интеллекта. Второе – тоже наша, она воспользовалась традиционными методами. Немецкий университет стал третьим. Мы стараемся решать задачи, которые ставит мировой лидер, и находить других заказчиков, которые есть в стране и области. При этом растет уровень самого ЮУрГУ.

– Почему всё-таки наши дети, челябинские, у кого есть возможность, уезжают учиться в другие регионы?

– Одна из причин – экология. Может, Челябинск не столь сильно отличается в этом вопросе от Екатеринбурга, но нас всё время поливают грязью, и это откладывается в сознании. Во-вторых, люди не видят перспективы. Тот же Екатеринбург по облику стал европейским городом с нормальной стратегией развития. Челябинску такой стратегии не хватает, что и на университете сказывается. Тем не менее в 2019 году в ЮУрГУ количество высокобалльников было в полтора раза больше, чем в 2018-м. Мы делаем все возможное, но нам сложнее. Поэтому мы выступаем за создание на нашей базе центра по искусственному интеллекту мирового уровня, который будет решать задачи, связанные с промышленностью и отвечающие потребностям региона. ЮУрГУ не может жить вне смыслового поля, без связи с реальностью, а чтобы связь была, потребности региона надо сформулировать. Пока этого нет. Реконструкция в металлургии закончилась несколько лет назад. Все, что планировалось заменить, заменили, но выпускники не стали больше интересоваться работой на металлургических заводах. Сегодня идёт шестой технологический уклад. Его еще мало, но информационные технологии имеют высокую рентабельность, за ними будущее.
Наша идея состоит в том, чтобы развивать ЮУрГУ в интересах индустрии. Научные разработки будет вести центр по искусственному интеллекту. Мы наладим контакты с фирмами, которые движутся в том же направлении. В Миассе есть компания Papilon, она занимается технологией биометрической идентификации. Есть Napoleon IT, наши выпускники. Университет не может жить один. Он должен быть с теми, кому нужен, кто занят в сфере информационных технологий. Я имею в виду не только идейную близость, но и территориальную. Сейчас идет разговор о выборе места, где появится центр по искусственному интеллекту. Нам предлагают создать его на территории около тюрьмы. Невозможно построить центр мирового уровня около тюрьмы! Я надеюсь, нам получится разместить его в L-Town, городе, который строит Андрей Курбацких. Это будет наиболее приемлемым для всех вариантом.

– Почему?

– Мы стараемся сделать университет международного уровня, а для этого нужна соответствующая среда. В L-Town Андрей Курбацких создает элитную европейскую зону. В семи минутах езды от нее – новое общежитие, которое мы сдали в сентябре. Оно, кстати, признано лучшим общежитием страны последних лет. В нем смогут жить студенты и приглашенные преподаватели. И город развивается в том направлении. Рядом «Метран», кардиологический центр. Компания Napoleon IT готова перенести в L-Town офис вслед за центром по искусственному интеллекту. Фирмам из сферы цифровых технологий L-Town дает возможность строить свои технопарки, и все они окажутся вокруг университета, сформируют среду для него, и эта среда станет драйвером развития области.

– Что должно произойти, чтобы центр вырос именно в L-Town?

– Требуются понимание правильности этого решения и поддержка власти. L-Town относится к Сосновскому району, поэтому происходит расхождение интересов. Город не видит смысла развивать наш центр за городской чертой. Хотя в Татарстане Innopolis находится в тридцати километрах от Казани. Технопарк Екатеринбурга – чуть не в лесу. Следует выходить на уровень области и решать вопрос из соображений пользы для региона, его перспектив. Необходимо понимание, что региону нужен шестой технологический уклад, а его обеспечит только развитие университетов, образования и науки. Они станут трамплином, благодаря которому Челябинск выпрыгнет и станет конкурентоспособным. Если нас поддержат, здесь появятся новые папиллоны, новые наполеоны, мэйлы ру, яндексы, новые фирмы. Будет шестой технологический уклад.