- Вы улетели в отпуск 17 июля. А вернулись седьмого октября. 2,5 месяца вас не было в Москве. Где вы были?

- Я был главным образом во Франции. Летом я всегда отдыхаю в Биарицце – есть у меня такое любимое
место на юго-западе Франции, которое никому не рекомендую, если, конечно, вы не любите большие волны, потому что там океан и коварное течение. Если вы не умеете плавать в шторм, то ездить туда не надо. Но я очень давно там бывал в первый раз, когда мне было пять лет. Потом заезжали в Юрмалу, у нас там квартира, и моя жена очень любит этот город. Вообще я заметил, что советские люди Юрмалу очень любят.
По-видимому, в молодости для них это была такая квазизаграница, а сейчас осталась некоторая ностальгия. При том, что меня совсем не то чтобы смешит, но вызывает улыбку: они в диком восторге от этой Юрмалы, хотя там нет ничего такого, от чего можно испытывать подобные эмоции. Есть очень плохое Балтийское море – холодное, мелкое, надо идти, без преувеличения, метров 300 или 400, чтобы вода стала выше колена. Хороший пляж, большой, красивый, сосны – это все так. Но огромное количество народу и, на мой взгляд,
довольно скучно. Но для людей, родившихся в Советском Союзе, это важно. И они, повзрослев, уже с сединами, тянутся сюда. Латышей почти нет, разве что обслуживающий персонал, всю недвижимость купили русские… Вот там я был недельку. Сейчас соображу, где мы были еще. Ааа! Мы были на музыкальном фестивале в Зальцбурге. Там проходит ежегодный фестиваль классической музыки, кстати говоря, самый большой в мире, он длится больше 40 дней. Туда приезжают лучшие музыканты. Я был на абсолютно изумительном концерте Соколова, который, конечно, гениальный пианист; на очень хорошей опере, ну и еще на паре неплохих вещей. Вот. А потом, когда все это завершилось, мы вернулись в Москву, и я тут же улетел в Штаты. Но это уже был не отпуск, у меня были намечены выступления на западном побережье в Калифорнии и на восточном – в Нью-Йорке.

- Для кого выступали?

- На западном побережье есть такой институт – институт изучения международных отношений. Можно было бы его сравнить с МГИМО, но только это не МГИМО, потому что там учатся люди, уже имеющие диплом, то есть аспиранты. В будущем они станут специалистами по разным странам, в том числе и по России. Кто-то из них лучше говорит по-русски, кто-то хуже, но говорят и понимают все. Вот я должен был прочитать им две лекции по-русски и еще одну общую для всех, не только для будущих специалистов по России, – по-английски.

- А что им интересно?

- Видите ли, те, кто готовится к России, к тому, чтобы работать в Госдепе или где-то еще, им интересны вещи не
поверхностные, они стремятся понимать Россию и русских, поэтому: история страны, роль православной церкви, осмысление того, что в течение трех веков русские были рабами у себя же, я имею в виду крепостное право, и как это влияет на менталитет, и влияет ли до сих пор. То есть вещи, которые довольно важны, если ты хочешь понимать психологию человека или людей, с которыми будешь иметь дело. Что касается широкого круга, то их больше интересовали, конечно, вопросы взаимоотношений между Россией и Соединенными
Штатами. Ну что еще сказать? Потом я выступал перед нашими бывшими гражданами в Лос-Анджелесе. Это уж совсем другое дело, естественно. Но самое главное – я выступал в Йельском университете, и это было особенно интересно, потому что это заведение производит элиту страны: президентов, руководителей банков… И мне, конечно, было любопытно на них посмотреть. То, как они реагируют на сказанное, какие
вопросы задают, что их по-настоящему интересует.

- Вы сделали вывод, что их интересует по-настоящему?

- Ну, я сделал вывод довольно печальный, он заключается в том, что они так же, как и мы, являются жертвами
средств массовой информации, полагая при этом, что независимы в мышлении. На самом деле наши симпатии/антипатии почти на сто процентов определяются тем, что нам рассказывают главным образом по телевидению. И поэтому, когда начинаешь говорить вещи для человека незнакомые, ранее неслышанные, это производит очень сильное впечатление. Я не знал, как они будут реагировать, но в конце моего выступления, которое длилось, наверное, минут 50, а потом еще шла череда вопросов-ответов, мне устроили овацию, чего я не ожидал совершенно, потому что говорил вещи, которые в принципе не могли быть приятны людям в отношении своей страны. И вовсе не потому, что я, скажем, поддерживаю политику России, а потому, что я пытался и пытаюсь смотреть на события объективно. И в этом смысле то, что я говорил, было не в пользу политики Соединенных Штатов. Я думал, что они очень резко отреагируют, например, скажут: «Он агент Кремля». Но нет, этого не произошло.

- Когда я спрашивала вас про отпуск, честно говоря, думала, вы ответите, что ездили к внукам, к детям.

- Нет, потому что мои дети, дочь с мужем и сыном (моим внуком), приехали к нам в Биарицц. Так они делают каждый год. Кроме того, в качестве подарка на день рождения моему внуку Коле я купил поездку в Нью-Йорк, снял ему квартиру на 10 дней, и когда приехал туда сам, он был со мной. Так что я, естественно, их видел. С Машей, внучкой, встретиться не довелось, потому что в Германию я не поехал, а она потом улетела в Японию. Ну, ничего, встреча еще предстоит.

- Расскажите, как строится ваш типичный день? Что заставляет вас просыпаться?

- Как правило, просыпаться меня заставляет необходимость, потому что три раза в неделю я играю в теннис,
тренировка начинается в восемь утра, значит, встать должен как минимум в семь. В другие дни я занимаюсь фитнесом (еще дважды в неделю), но это чуть позже, и слишком уж рано подниматься нужды нет. Но есть привычка, потому что в будние дни очень много разных дел, и каждое из них отнимает время. Не говоря о том, что я стараюсь все-таки соблюдать правила, которые перенял от своей матери: в определенное время завтракать, обедать и ужинать. Это тоже регулирует мой день в значительной степени. Как он строится?
Конечно, каждый по-разному, могу рассказать про сегодняшний. Встал в семь, в восемь у меня был теннис, потом приехал домой, умылся, позавтракал, посмотрел почту, ответил на какие-то письма, к 12-ти поехал на фитнес (сегодня получилось так, что и фитнес, и теннис в один день), потом вернулся домой, встретился с вами, после вас у меня встреча еще с одним человеком, потом нужно кое-что написать, а вечером мы пойдем ужинать с друзьями.

- Вы производите впечатление очень открытого человека. Я догадываюсь, что это не совсем так. Но вы довольно легко пускаете к себе в дом. Между тем многие боятся, опасаются этого…

- Ну, на самом деле я закрытый человек, это вы правильно говорите. Хотя я могу быть в чем-то откровенным,
и иногда даже излишне, но это не меняет того факта, что в целом я человек довольно скрытный. Что касается того, чтобы пускать в дом, то я пускаю не всех конечно. Ну и что? Что тут можно увидеть такого? Знаете, вообще, если так говорить, то мне скрывать нечего. А то, что мне есть скрывать, никто не узнает и не увидит.

- Раз скрывать вам нечего, расскажите об этой квартире) Когда вы сюда переехали? Придумывали
ли вы ее сам?

- Дело в том, что после 37 лет совместной жизни я расстался со своей женой, хотя совершенно не предполагал, что это случится. И более того, если бы мне сказали за год до того, как это произошло, что так может быть, я бы рассмеялся, если бы был в хорошем настроении, а если бы был в плохом, то, скорее всего, дико рассердился. Но, так или иначе, это произошло. Я совершенно не собираюсь вдаваться в подробности, но я ушел, так сказать, в чем мать родила. То есть у меня не было ни квартиры, вообще ничего. То есть то, что было, и дача, и всё – осталось моей бывшей жене. Я ушел за другой женщиной, в которую влюбился, которую полюбил серьезно. И мы с ней снимали квартиру. Это крайне неудобно. Мы прожили там, наверное, полгода, а может быть, чуть больше. Но ведь было непонятно, будем мы вместе или нет. Меня страшно мучило чувство вины, совершенно не давало покоя. У нее тоже был муж, вернее, она тоже была не одна. И поэтому непонятно было вообще, что будет дальше и будет ли. Мы не загадывали. Обычно, когда у человека роман, встречи ведь непостоянные, и они дарят только позитив, только страсть. А все вот эти каждодневные вещи, кто будет выносить мусор, например, – про них как-то не думаешь. Когда начинаешь жить вместе – тут возникает так называемый быт.

- Честно говоря, я не представляю вас выносящим мусор.

- Почему? Я это делаю, и делаю неоднократно. И вообще все: покупать продукты в дом, оплачивать электричество… Убирать постель в конце концов. Когда встаешь, кто убирает? Все это – часть жизни, и зачастую именно она определяет, будешь ты с человеком вместе или нет. Оказалось, что да, мы будем вместе. Тогда решили: нам надо иметь свой дом, свой угол. Стали искать. И вот нашли эту квартиру, купили ее. Вся история. Значит, в каком году мы въехали? Сейчас я вам скажу…Вместе мы уже 14 лет, так что больше 13 лет эта квартира – наша.

- Какое место у вас здесь любимое?

- Наверное, мой кабинет – там мои книжки, там я работаю. Я вообще очень люблю эту квартиру. Наименее
любимое место – кухня, потому что она маленькая. Я люблю большие кухни, люблю готовить, люблю, чтобы было много всего, что нужно для готовки. А при маленькой кухне это довольно сложно.

- А для кого готовите? Для себя одного готовите? Или только когда компания?

- Я нечасто бываю один. Но когда один, я не люблю, скажем, куда-то ходить перекусывать, это не мое. Я лучше
себе приготовлю. Иногда готовлю для нас двоих. Ну и когда приходят гости, то для всех. Но я вам могу сказать,
что мы довольно часто выходим. Это какая-то такая… очень московская штука. По крайней мере, в том круге, в котором мы вращаемся. Люди почти каждый день вечером идут в ресторан. А я человек довольно домашний. Я люблю дом, люблю есть дома. Но поскольку я не один и поскольку любой брак обязательно предполагает компромисс, то, наверное, это один из моих компромиссов. И это неплохо, там симпатичные мне люди. Просто к ресторанам я отношусь довольно равнодушно.

- Вот вы говорите, что ресторан – не ваша тема, и, тем не менее, вы затеяли ресторанный бизнес.

- Ну, это громко сказано. Я ничего не затевал. Мой брат, доктор наук, специалист по средневековому Вьетнаму,
когда положение в стране изменилось, оказался совершенно не у дел. А так как мы с ним в свое время шутили на тему открыть ресторан, поскольку наша мама научила нас готовить и мы это любили и умели, он мне сказал: «Слушай, может, на самом деле ты поможешь мне открыть ресторан, чтобы я мог там работать? Потому что я без финансов».

- Но брата нет уже два года. Сейчас вы им занимаетесь? Или понятно, что там есть управляющий?

- Я сумел получить у Лужкова место и помещение, которые мы взяли в аренду на 25 лет. Дальше этим целиком и полностью занимался мой брат. Я вообще палец о палец не ударил. Иногда, когда было надо, помогал финансово и раз в месяц выступал перед публикой, так сказать, чтобы привлечь. Потом, когда мой брат умер, передо мной встал вопрос, что делать дальше, потому что я не могу заниматься рестораном. Во-первых, не хочу. Во-вторых, даже если б хотел, не могу, мне некогда. Я решил, что надо либо закрыть его (что было бы
жалко), либо найти человека, который готов управлять им. Такого человека я нашел, его зовут Александр Раппопорт, и надо сказать, что сейчас этот ресторан стал сверхуспешным.

- Я вчера гуляла по переулкам Бульварного кольца и обратила внимание, что в «Жеральдин» произошел рестайлинг: сменились вывеска, внешний вид, фасад.

- Да-да. Раньше это был, можно сказать, брассери, то есть нечто более высокое, чем бистро, но все-таки
не ресторан. Сейчас это превратилось в ресторан. Причем на завтрак, на обед и на ужин он забит битком. Очень популярен. Я продолжаю там выступать, так же раз в месяц. Я получаю некое вознаграждение от общей прибыли, но не рассматриваю его как бизнес совершенно. И вообще бизнесом я не занимаюсь, я в этом ничего не понимаю, мне это неинтересно.

- Назовите пять человек, которые вас по-настоящему любят.

- Моя жена, моя дочь, мой внук и моя внучка. Они все меня по-настоящему любят. Потом мой друг Фил Донахью меня по-настоящему любит. Вот вам пять. Могу и больше назвать.

- Давайте еще пять)

- Еще пять, может быть, будет сложно. Конечно, важно понять, что такое «по-настоящему любит», но я думаю, что могу сказать. Значит, есть такой Андрей Берелович, мой очень близкий друг, который живет во Франции, меня по-настоящему любит. Наверное, есть у меня еще один друг, который живет в Бордо, его зовут Стивен Шнайдер. Это мой друг детства, мы знакомы 80 лет. Ему столько же лет, сколько и мне. Нам было по четыре года, когда мы познакомились. Вот он меня по-настоящему любит. Ну и, разумеется, я их также понастоящему люблю. Это взаимное чувство. И потом есть довольно много людей, кто меня любит. Вот по-настоящему ли? Я придаю этому какое-то особое звучание. И поэтому, наверное, вот так. Может быть, я кого-то не вспомнил. А
может быть, я о ком-то не знаю.

- Боюсь оказаться некорректной, вы не назвали приемного сына.

- Да, действительно не назвал, забыл. Как раз сегодня мы с ним ужинаем вместе. И да, он меня по-настоящему
любит, и его жена меня по-настоящему любит. Так что вот вам еще два человека.

- У вас в гостиной стоит телевизор. Вы его смотрите?

- Да. Я смотрю спорт, смотрю теннис (который очень люблю), когда идут серьезные турниры. Я смотрел первенство мира по футболу, когда не был на стадионе. Смотрю некоторые программы. Иногда по нужде, потому что понимаю, что мне это надо посмотреть.

- Что вы смотрите по нужде?

- Например, вчерашнее выступление Президента на валдайском клубе. Мне важно было послушать, что этот человек говорит. Бывает, появляются новые программы, которые вызывают у меня любопытство. Например, «Большая игра» – новая политическая передача на Первом канале, где один из ведущих – американец, бывший, правда, наш гражданин, а другой-то – наш, вместе с двумя гостями обсуждают политические проблемы. Бывает достаточно любопытно. А вот сегодня вечером довольно поздно будет программа, посвященная столетию Галича, – я обязательно ее посмотрю. Правда, я ее веду. Но даже если бы не был ведущим, я бы ее посмотрел, потому что очень любил Галича. Так что не могу сказать, что я не смотрю телевизор. Хотя сейчас так говорить очень модно, и, по-моему, это кажется таким… как бы это сказать, признаком…

- элитарности.

- Да.

- Согласна с тем, что, когда ты журналист, нельзя не смотреть выступления Президента. Но те ток-шоу, которые идут днем и вечером…

- Они дают каналу рейтинг, а рейтинг приносит деньги. Чем больше человек смотрит передачу, тем дороже стоит рекламное время. Другое дело, что это не для… Это для определенного контингента, для определенного зрителя.

- Это же вечная дилемма: спрос рождает предложение или предложение рождает спрос.

- И то и другое верно. Это не улица с односторонним движением. И, конечно, телевидение в лице конкретного руководства ищет хит. Это главное. И вот это бытующее мнение, что, мол, телевизор не смотрят, – это ошибка, заблуждение. Смотрят. Может быть, не наш с вами круг, но смотрят.

- Вас не обижает, когда говорят плохо про телевидение? Ведь вы же работаете на TV.

- Я сам говорю про него плохо. Мне важно понимать, что я делаю. Для меня это принципиально важная вещь.
Оценка других меня волнует мало. К сожалению, то, что происходит на российском телевидении, происходит всюду. И я уже говорил неоднократно: между цензурой государственной и цензурой корпоративной нет никакой разницы.

- А вы когда-нибудь видели такую передачу «Пока все дома»?

- Да, конечно.

- А почему никогда не принимали в ней участие?

- Совершенно не хотел. Она, на мой взгляд, очень искусственная. Потом там еще монтаж мощный. А я принципиально не участвую в записях. Или только в том случае, когда гарантировано, что запись длится ровно столько, сколько длится эфир, чтобы не могли ничего поменять, переставить и т.д. Это мое условие.

- Когда вам бывает по-настоящему хреново, что вы тогда делаете?

- Я стараюсь с этим справиться так или иначе. Утешиться с близким человеком, как-то приткнуться, притулиться
к нему, пообниматься что ли. Наверное, так. И еще очень важно, чтобы этот человек не давал тебе раскисать. Потому что, чем больше ты раскисаешь, тем хуже становится. Надо уметь выйти из этого состояния, и очень важно, если есть человек, который может тебе в этом помочь. А у меня такой человек есть.

- Вы мужественный человек? Если да, то в каких ситуациях?

- Я полагаю, что да. Мне кажется, в основном это проявляется на фоне страха. А страха я много испытал в своей жизни. И выдержал это испытание. Страх может привести к ужасным последствиям: к предательству, ко лжи, ко многим плохим вещам.

- Какой-то последний случай вспомните?

- Нет. Теперь я почти ничего не боюсь. Только болезни близкого человека – вот это да, это очень страшно. Но это из другой области. Обычно, когда говорят «мужественный человек», все-таки связывают это с испытанием другого рода. Это явление скорее социальное, политическое или, может быть, военное. Мне довольно часто
говорят: «Ох, как же вы смело это сказали». Никакой смелости сейчас для этого не надо. К счастью, сегодня (и уже довольно долгое время) за это не репрессируют. Так что в данном случае речь не про мужество, а про элементарную порядочность. Вообще порядочное поведение – это не есть мужество, это норма. Это ж правда, так?

- Так.

- Тогда при чем тут… Я понимаю, есть какие-то вещи, которые выходят за пределы нормы, за пределы естественного поведения. Например, давным-давно король Англии установил такое правило, что в парламенте, когда голосуют, нужно не руку поднять, а встать, потому что он хочет видеть. А если ты против короля и он это видит, то это может кончиться очень плохо. Даже есть такое выражение по-английски «Stand up and be counted» – «Встань, чтобы тебя посчитали». Так вот, это вроде бы естественно, но я понимаю, что страшновато.

- Представим, что завтра у вас эфир с Путиным, вам не будет страшно сказать ему в глаза все, что вы думаете?

- Значит так, давайте друг друга поймем. Я интервьюер. То, что я о нем думаю, мало кому интересно. А вопросы я буду задавать…

- Но в вопросах же звучит отношение.

- Нууу, как? Понимаете, вопросы должны соответствовать действительности. Скажем, какие-то мои вопросы будут касаться демократии в России и его роли в том, какое у демократии состояние. Но мне совершенно не страшно задавать ему эти вопросы. Почему мне должно быть страшно? Что может случиться такого, отчего я должен испугаться? Предположим, он сильно на меня обидится. И? Дальше-то что?

- Первый канал перестанет покупать вашу передачу.

- Ну, значит, пусть перестанет. Хотя я не думаю, что это так. Как бы я ни относился к Путину, но если он согласится дать мне интервью, он прекрасно будет понимать, кто я и какие вопросы я буду задавать.

- То есть вы рассчитываете на то, что Владимир Владимирович достаточно умен для того, чтобы найти ответ на любой вопрос?

- Этого я не сказал. И сумеет он найти ответ или не сумеет – этого я не знаю. Но если он решит, что дает интервью Познеру, для этого будет причина. Это же не просто так, решил и пришел… Значит, у него есть цель какая-то. Может быть, его цель как раз показаться перед той аудиторией, которая слушает и смотрит Познера, которая его, может быть, не очень-то и смотрит. Я не знаю, что будет двигать им. Но он прекрасно отдает
себе отчет в том, что я буду задавать неприятные вопросы. Он это знает. Но также он знает, что я буду делать это корректно. Они ему не понравятся – и это он тоже знает. Ну и дальше-то что? Я думаю, что он очень уверенный в себе человек, и у него есть для этого основания – быть уверенным. Сугубо теоретически можно предположить, что он будет недоволен результатом этого интервью, что он сочтет, что…

- недостаточно ярко выглядел.

- …что в этом поединке (а интервью – это всегда поединок) он проиграл, и разозлится на меня, допустим.
Ну, самое худшее, что может быть, – перестанут давать мою программу. Но это будет настолько очевидная вещь, причины которой будут всем понятны. Ведь он же совсем не глупый человек. А времена не те, чтобы сажали, расстреливали.

- Вы неоднократно говорили о том, что спокойно относитесь к деньгам.

- Да.

- Всякий раз, когда я слушала эти ваши слова, думала: «Спокойно относитесь к чему – к наличию или к их отсутствию?»

- Я отношусь к деньгам спокойно в том смысле, что они не являются сутью моего существования. То, что я делаю, я делаю не для того, чтобы заработать. Другое дело, что без денег я существовать не могу, как, в общем, и всякий человек. И, конечно, их наличие для меня важно. Когда-то у меня был очень интересный разговор с Борисом Абрамовичем Березовским. Он предложил мне вести программу на ОРТ, и мы стали это обсуждать. Он спросил меня: «А сколько вы хотите?» Я говорю: «В смысле за программу?». – «Нет-нет, вообще. Сколько бы вы хотели иметь денег?» Я задумался и сказал: «Ну, наверное, миллионов десять что ли…»

- Долларов?

- Да, долларов. «…Чтобы я понимал: моя семья обеспечена, и если со мной что-то случится, у них не будет никаких проблем». Дальше был такой диалог:
- Это вам только кажется. На самом деле, когда у вас будет десять, вы захотите сто.
- Борис Абрамович, вы не понимаете, мне не нужны ни яхты, ни самолеты.
- Вы заблуждаетесь!
- Борис Абрамович, поверьте мне, это
так.
- Ну, Владимир Владимирович, если это так, у вас не будет и десяти.

- Но они же у вас…

- И он был прав. В том смысле, что либо ты стремишься к богатству, либо нет. И если у тебя нет такой цели, то
ты ее и не достигнешь. Это, как вам сказать, правило игры, принцип: тот, кто стремится, всегда хочет большего. Конечно, я не безразлично отношусь к деньгам, я понимаю, что они мне нужны, и я живу очень хорошо,
и мне нравится так жить. Я могу позволить себе очень многое. Могу лететь первым или бизнес-классом. Могу
жить в 5-звездочных гостиницах. Могу тратить, не особенно задумываясь над этим, и мне это приятно. Но не это составляет смысл моей жизни. Удалось? Ну и прекрасно, что удалось. Значит, мой труд оценивается таким образом, что мне много платят.

- Ну, значит, Березовский все-таки был не прав.

- Он был прав. У меня никогда не будет десяти миллионов. Их нет.

- И не надо?

- Да нет! Зачем? У меня есть прекрасная квартира в Париже, которую я обожаю. У нас есть вот это жилье. Есть
автомобиль. Моя жена очень хорошо зарабатывает, больше меня. Она крупный, очень крупный музыкальный промоутер. Так что в этом смысле у нас, так сказать, общий бюджет, хотя она содержит свою мать, она помогает своей дочери. Но, понимаете, у меня никогда не было цели заработать. Когда я был совсем бедным, передо мной стояла задача заработать хоть что-нибудь. Но это совсем другое – заработать, чтобы покушать.

- Вопрос вам как человеку, которому приходилось продавать результат своего труда: сейчас есть такое политкорректное выражение «ценовые переговоры», оно заменяет слово «торговаться».

- Да, понимаю.

- Как вы их ведете? Как они вам даются?

- Я их не веду. У меня есть агент. Я говорю: «Все разговоры – с агентом». В этом смысле я плохой переговорщик. О другом – могу, но только не о деньгах. И никогда не умел.

- Авен в своей книге (как раз в интервью с вами) говорит о том, что торг – это очень провинциально.

- Да.

- Поскольку я живу и веду свой бизнес в провинции, я не знаю, как это принято в столичных городах…

- Понимаю.

- … но вот на Урале, чем человек богаче, тем больше он торгуется. Вы тоже считаете, что торговаться – это провинциально?

- Я не знаю, что имел в виду Петр Олегович.

- Я напомню. Это было в контексте вашего разговора с Березовским о цикле передач в Америке. И
когда речь зашла о деньгах, он вас отправил к Бадри (Патаркацишвили – прим.ред.), и Бадри сказал: «А за 80?».

- Да-да-да. Да, за 80. Хотя я просил 100. Наверное, это провинциально, я не знаю. Это вне сферы моих интересов. Мне вообще бизнес любопытен тем, что для кого-то он является целью. Разбогатеть, заработать деньги. Мне понятно, когда человек стремится создать самолет, которого до сих пор не было. Это я понимаю. Потом его продать, но главное: «Смотрите, какой самолет я сделал!», а не: «Смотрите, я заработал сто миллионов» … Ну и что? Ну и дальше-то что? Вас что, запомнят по этой причине? Это же скучно. Да, наверное, я ничего не понимаю, наверное, это кайф, адреналин, но мне вообще это неинтересно.

- Березовский считал, что Америкой управляют шесть, семь или восемь еврейских семей. По-вашему, это так?

- Нет конечно. На самом деле, если говорить общо и довольно грубо, то Соединенными Штатами управляют несколько очень крупных корпораций. Поскольку для того, чтобы заниматься политикой в Соединенных Штатах, управлять страной политически, начиная с президентства и через конгресс, сенат, палату представителей и всякие финансовые органы, нужно иметь очень много денег. А поскольку у этих людей
денег, как правило, немного, им требуется поддержка. И она поступает от очень-очень крупных компаний. Вот
они-то на самом деле и управляют страной. В свое время эти компании имели фамилии типа Рокфеллер, сегодня все не настолько связано с конкретными персоналиями, сколь с самими корпорациями. Такие гиганты,
как Apple, Amazon, Facebooк, Microsoft, на самом деле управляют страной. Не в грубом понимании, что они принимают решение по каждому вопросу, но практически от них зависит почти всё. Есть ли там евреи? Есть. Но если Борис Абрамович имел в виду, что именно еврейские семьи правят миром, то я с ним не согласен. Березовский был категоричным человеком и интересовался многим, я часто разговаривал с ним, у нас были добрые отношения, несмотря на то, что однажды он меня очень сильно подвел… Но если я ему говорил:
«Вот, знаете, вышла такая-то книжка, дико интересная», он отвечал: «Одну минуточку», подзывал своего помощника и говорил, «запиши, пожалуйста». Ему надо было это прочитать, узнать, он многим интересовался и действительно довольно много знал. Но… Он думал, что знает больше, чем было на самом деле. И его рассуждения об Америке зачастую ошибочны. Он и погубил себя своей самоуверенностью. Его предупреждали во время суда: не надо говорить по-английски, пользуйся переводчиком, потому что не владеешь языком в достаточной степени. Но Боря все время встревал и в результате, конечно, потерпел тяжелейшее поражение. А вот Роман Аркадьевич молчал вообще, говорил только адвокат.

- Как вы думаете, наступит ли в России когда-нибудь такое время, что Президентом станет человек по фамилии, условно, Шниперсон?

- То есть еврей, проще говоря?

- Да.

- Я не вижу: почему нет? Знаете, в свое время, если бы спросили: «Можете ли вы представить, чтобы чернокожий стал президентом Соединенных Штатов?», по сути дела не было человека, который сказал бы «да». И, тем не менее, это произошло.

- Мне кажется, антисемитизм в России сильнее, чем…

- О, нет.

- Нет?

- Что вы! Ну, нет! Я испытал и то, и другое: я свидетельствую. Ведь, в общем, погромов в России нету уже давно.
Они были. Но давно нету. А линчевание в Америке происходило и после Второй мировой войны. И до сегодняшнего дня полицейские, еще и не видя оружия, пристреливают черных детей, потому что у них оно якобы есть. В определенной степени, конечно, антисемитизм в России сохранился. Так же, как есть национализм, шовинизм и расизм. Посмотрите, когда футболисты выходят на поле, их начинают дразнить,
подражая горилле, кидать им бананы. То же и с антисемитами, там, где могут, они свой антисемитизм применяют. Но государственного антисемитизма нет вообще.

- А женщина может стать Президентом? И у кого шансов больше: у нас или у евреев?)

- Я говорил раньше, не помню, вам или кому-то еще: женщины в России, конечно, сильнее мужчин, по всем данным сильнее. Русские женщины очень активны, и за последние годы они сильно продвинулись: и в бизнесе, и в политике. Наверное, потому что они больше испытали, больше перетерпели и сумели при этом сохраниться. Я думаю, что женщина-Президент – абсолютно реальная вещь в России.

- На сколько лет вы себя чувствуете?

- На сколько лет я себя чувствую? Это хороший вопрос, потому что нет одного ответа. В зависимости от обстоятельств, от того, чем в данный момент занимаюсь, я чувствую себя то совсем молодым человеком: 25-30 лет, то – очень старым, все знающим и заранее понимающим, что будет и стоит так говорить или не стоит. Знаете, я не так давно проходил биологические тесты, мне было интересно узнать свой реальный возраст.
В результате прохождения сложной системы разных анализов оказалось, что мой биологический возраст на 30 лет меньше календарного. 54 года. Вот тоже не дитя, прямо скажем. Чувствую ли я себя на 54 года? Наверное. Хотя я даже не помню: а что это такое, как себя чувствуют в 54 года?

- Ну, это подвижность суставов, наверное, сила мышц…

- Ну, тогда мне не 54, а гораздо меньше, потому что вот сегодня, например, я 1,5 часа играл в теннис и потом
час занимался фитнесом. Какие же это 54 года? Это, наверное, лет 35-40. А иногда действительно, вдруг наваливается груз того опыта, который имеешь, и ты понимаешь, что совсем не молодой.